Чай из утренней росы. Часть 12

Она отвела в сторону мою руку с телефоном и явно ждала похвалы.

– Неплохо, – сказал я сдержанно. – По – моему, ты начинаешь исправляться...

– Знаешь, Костик, за эти четыре часа, когда тебя не было, я совсем исправилась. Я поняла очень важное: не надо ссориться, драться, кусаться, не надо кулаков и синяков, не надо оскорблять и унижать друг друга. Я буду делать тебе только самое хорошее: варить обед, убирать наш дом, каждое утро с величайшим удовольствием мыть нашу машину, работать на участке, сажать для тебя самые красивые цветы, ты какие любишь? Я буду тебя ласкать, лелеять, и ты поймёшь, что без меня не сможешь в этой жизни. Я так благодарна отвалившейся задвижке, что готова носить её на груди словно крестик.

– А цепочка есть к этому крестику? А то могу одолжить, у меня валяется одна от старого туалета, – с издёвкой заметил я.

– Ничего ты не понял: пока, но поймёшь:

– Да нет, я даже очень понял, что ты ни капельки не исправилась. Ладно. Будем считать, что у тебя кратковременное свидание с родными. Я сейчас немного выпью водочки, потому что дико устал, потом намертво прикреплю задвижку и всё – таки отправлю тебя обратно в камеру предварительного заключения.

– Костик, я щас обед разогрею, и ты закусишь горячим, – и она метнулась к плите.

– Стоять! Сядь на этот табурет и никуда не прыгай!

Она замерла на полпути, медленно повернулась, опустилась на табурет и покорно сказала:

– Хорошо, села, как скажешь.

Я раздражённо взял с полки стеклянный стакан, соль в солонке, вынул из холодильника бутылку водки и поставил всё на стол. Скинув куртку с плеч и швырнув на вешалку, я рванул из пакета буханку чёрного хлеба и шмякнул рядом с бутылкой водки.

– Костик, – осторожно сказала Наталья, – а вот если бы ты съел горячего и оценил мои кулинарные способности, ты бы сразу подобрел и забыл про камеру заключения, потому что в тебе говорит злость от холодного и голодного желудка, впрочем, как и у всех усталых мужчин, которые приходят в семью после работы. Всё от желудка, Костик: оскорбленья, обиды, нервозность.

Я тяжело плюхнулся на табурет и предупредил:

– Если ты не сменишь пластинку, я немедленно посажу тебя в сарай на дрова, вместо подсобки – думаешь, не дотащу?

– Дотащишь, только ты сам сказал, что у меня свидание с родными, а на свиданиях, Костик, заключённый всегда хочет откровенно поговорить, а родные всегда отвечают по – доброму.

– Я тебе не родной, и дай мне выпить, ведьма, – проскрипел я зубами. – Через минуту твоё свиданье закончится.

– Пей, Костик, сколько хочешь, Костик. Но свиданье, Костик, меньше семи минут не бывает, Костик.

– Издеваешься?! Что ты заладила "Костик да Костик", "Костик да Костик"?!

– А как же? – удивилась она, продолжая придуряться. – Ведь ты же Костик.

– Да, я Костик! Но я же не "Костик – Костик – Костик – Костик – Костик"! Сколько можно?!

– Для меня – сколько угодно. Для меня это очень приятное имя.

– А может сарай с дровами для тебя будет приятней?! Ты дашь мне спокойно выпить, а?!

– Дам, – сказала она и притихла.

– Фу – у – у – у, – я открыл бутылку водки, налил полстакана, отломил кусок чёрного хлеба, обмакнул в соль и тут же выпил, потом занюхал черняшкой и съел её.

Глядя на меня, Наталья с невероятным трудом проглотила слюну, страшно сморщилась и спросила:

– А мне можно выпить?. .

– А ты не помрёшь, девочка?

– Нет, я как – то пробовала: давно: в школе...

– Давай, если не будешь буянить и глупости молоть.

– Какой там "молоть", – махнула она рукой, – я тогда выпила, и меня сразу в сон склонило, так приятно.

– Что же ты раньше молчала? Я б тебя водкой поил, а то мучаюсь тут с тобой!

– Мог бы не мучиться. Ты же знаешь, что для тебя я всегда доступна во всех отношениях.

– Опять?! А ну, быстро взяла стакан, выпила снотворного, и спать! А то, понимаешь, свиданье себе устроила, чтобы вдоволь чепуху болтать целых семь минут!

– Это не я устроила, ты устроил. Вместо всяких свиданий могли бы давно с тобой нормальной жизнью жить.

– Что?! Стакан, я сказал! И молчать!

Она поднялась, принесла стакан и с грохотом поставила на стол.

– И не стучать! – помотал я пальцем. – Ты же только что так сладко пела песни будто "поняла что – то важное", а сама стаканы бьёшь?!

– Прости, Костик.

– Пей! Чёрт бы побрал тот вечер, когда я припёрся к тебе на "Планерную"! – и налил ей пятьдесят граммов.

Наталья отломила кусок чёрного хлеба, окунула в солонку, взяла стакан, смешно и шумно выдохнула и стала медленно пить маленькими глотками. Когда стакан опустел, её лицо превратилось в кислое мочёное яблоко, а рот приоткрылся и начал жадно глотать воздух.

– Хлебом занюхай! Хлебом!

Она с таким усердием принялась нюхать кусок хлеба, что из глаз покатились слезы.

– Да хватит нюхать, ёлки – палки! – остановил я, насмотревшись на это несчастье. – Теперь жуй и глотай!

Прожевав и проглотив, Наталья облегчённо положила руки на стол и объяснила:

– Я просто, Костик, тогда: давно: запивала сладким соком...

– Ну, извини "дорогая", что забыл купить яблочный нектар!

– Да ладно, ничего, – махнула она рукой, словно не заметив мою злую иронию. – А знаешь, наша Ольга иногда любит при всех "цирк показать", когда сидит за общим столом. Выпьет рюмку водки и не закусывает, даже не запивает и сразу начинает разговор вести, будто ей нипочём, вот гадость. У неё внутри всё горит, а она выпендривается.

– Я знаю, приходилось видеть.

– Так же нельзя, Костик. Такие дешёвые и глупые "цирковые номера" только шофёры показывают.

Сто граммов хорошей водки немного расслабили нервы, и я спросил:

– А за что ты: так ненавидишь сестру?. .

Довольная Наталья улыбнулась, начиная хмелеть, и сказала:

– А – а – а, я ждала этот вопрос. Не столько, Костик, ненавижу – сколько презираю. Вся история на самом деле по – житейски очень проста, и ничего сверхъестественного нет. Я – папина дочка, Ольга – мамина. Физиономия нашего папы далека от совершенства, его в подъезде все звали Квазимодо, копия этого Квазимодо сейчас перед тобой сидит. А вот мама – красавица, Ольга – в неё. В детстве с этой красавицей как только ни носились, все уши прожужжали: "Картинка ты наша! Да где ж тот художник, чья кисточка плачет по твоим глазкам, носику, губкам!". Фу, гадость.

При слове "художник" я невольно кашлянул.

– Ой, Костик, извини, я про художника не нарочно, – пояснила она, – это действительно было так, словно напророчили.

Моя рука схватила бутылку и плеснула в стакан пятьдесят граммов.

– А тебя – то хвалили? – спросил я и выпил.

– Меня тоже хвалили, "прелестью" звали, льстили. Я эту прелесть каждый день в зеркале видела и однажды так поколотила Ольгу, что она неделю не могла ходить в детский сад, а наш папа сразу всё понял в отличие от других.

– Ну, а потом, – хмыкнул я, нюхая черняшку, – когда выросли, ты тоже колотила красотку?

– Несколько раз била в школьные годы, даже до крови квасила нос.

– А после?

– А после – всё больше молчали. Я внешне дурнела с каждым днём, господи, хоть к зеркалу не подходи. А Ольга цвела на глазах, к ней мальчишки табунами ходили, я ревновала, она всё видела и всё назло делала.

– Что назло?

– А то: пригласит парня в моём присутствии, запрётся с ним в комнате, хохотушки во всё горло, звон рюмок, музыка, а потом тишина... подозрительная...

– Это когда приглашала? – невольно вырвалось у меня.

– До знакомства с тобой, неужели ревнуешь, Костик?

– Ещё чего. Мне вот что не понятно: как она могла доверить тебе свои откровенные похождения с моим отцом, если всю жизнь между вами была такая петрушка? Неужели не боялась, что ты можешь проболтаться?

– А почему ты решил, что именно ОНА мне рассказала и доверилась?

– Так – так, а кто же?

– А вот здесь, Костик, к сожалению – стоп. Ты, видно, забыл моё условие: полюбить меня всем телом и душой, и только после этого я тебе открою ТАКОЕ...

– Да не надо мне от тебя никаких открытий! – заорал я.

– А зачем тогда спросил, почему я ненавижу сестру?! – крикнула она прямо мне в лицо.

– Слушай, ты снотворное выпила?! Выпила! Почему не спишь, ведьма?!

– Потому что мало налил! А твой ор, между прочим, вряд ли меня убаюкает!

– Нашла няньку! Убаюкивать её! На, пей и только попробуй не заснуть!

Я с большой охотой налил ей пятьдесят граммов, хотел убрать бутылку, но Наталья быстро цапнула её, наклонила и плеснула в стакан солидную добавку.

– Обалдела?! Ты утром – то проснёшься?! Мне на даче покойники не нужны!

– Могу и не проснуться! – хмельным голосом крикнула Наталья и с ужасом поглядела на стакан, – Ой! Я такую дозу в жизни не пила! Ой, мамочка, как много!

– Дай – ка сюда, ну тебя к чёрту!

– Не да – а – а – м! Моё – о – о – о! – и она спрятала стакан под стол.

– У – у, бешеная ведьма! Ты хоть возьми своей тюремной баланды, закуси как следует! – и я кивнул на газовую плиту, где стояли кастрюля со сковородкой.

Наталья теперь грустно хмыкнула, оценив мои слова, и уже на редкость спокойно сказала:

– Какие вы оба разные – Ларионовы. Один как старательный паучок тщательно и кропотливо плёл свою паутинку, чтобы поймать красавицу мушку – золотое брюшко, а другому и делать ничего не надо, к нему счастье само идёт, а он его б а л а н д о й называет.

– Счастье это – твой картофельный суп что ли?! Или солянка?!

– Суп и солянка это – образ моей любящей души, моё горячее отношение к тебе, мои хлопоты ради того, чтобы твоя жизнь вместе со мной

была такой же вкусной, полной и сытной.

– Браво! Я обязательно вставлю в роман!

– Ты опять: ничего не понял: писатель...

– Пей, а то щас отниму к чёрту! – проревел я.

Она быстро поднесла стакан ко рту, выдохнула и начала пить размеренными глотками.

Я отломил кусок хлеба с толстой коркой, макнул в соль и держал наготове.

Тяжело поглощая водку, Наталья зыркала то на стакан, то на меня, то на стакан, то на меня и реально пьянела с каждым глотком. Одолев горький напиток, она даже не могла поморщиться, а только широко открыла рот, округлив мокрые маленькие глазки полные страха, и часто замахала пальцами обеих рук словно веером.

Я тут же сунул ей под нос корку хлеба, сорвался к плите, схватил чайник, налил в чашку воды и вернулся к Наталье.

Держа в ладонях спасительный хлеб, она жадно нюхала его.

– Хватит! Жуй, глотай и сразу – водой!

Она проглотила, попила воды и обмякла.

– Ну, жива?!

Казалось, я впервые в жизни видел, как моментально после водки человек пьянеет и вдрызг ломается, в общей сложности Наталья приняла на свою юную девичью грудь граммов сто сорок. Она неровно помахала мне рукой, абсолютно дурашливо улыбнулась и пропела:

– Ля – ля – а – а! Жив – жива – а – а! Ля – ля – а – а! – глаза её буквально окосели.

Я посмотрел на неё, подумал и решил пойти на хитрость, пока Наталья была ещё в состоянии шевелить языком.

– Ну: и как же мой отец плёл эту самую паутинку, чтобы поймать Ольгу? – спросил я доверительным тоном, как ни в чём не бывало. – Ты вроде начала рассказывать и: недоговорила:

– Прада, недогрила? Ля – ля – а – а!

– Правда, – и я развёл руками, – не вру тебе, клянусь.

– Пжалуста, тода слушшш, – охотно пролепетала она и всё рассказала, как могла. – Кода твоя Олья однажи мыласса в ване, твой хитрый отес тиха – тиха подпозал пуучком к двери и начнал плести пуутинку. "Ольненька! Душа моя!" – стучасся он в дверь. – "Открой мне, прошу тебя! Очень хоссу взглянуть на тебя на гольненькую!".

– На голенькую?

– Да, гольненькую. Ты слушшш.

– Слушаю: Вот паризит:

– Парзит натуральный. Чужая деушка моесся, а он – "Дай взглянуть на тебя гольненькую! Открой двер, сразу сто басов дам!".

– Сто баксов?

– Ну да.

– Открыла?

– Открылла. Он полюбовасся и дал сто басов. А потом ещё подпозал таким же пуучком и ещё просил.

– И она опять открывала, пускала и получала по сто баксов?

– Ну да, несколько раз любовасся и кидал басы на пол.

– Так ведь она тоже – паразитка:

– Парзитка натуральна. Она же твоя деушка, а себя гольненькую покзала твому осу. А твой осес – пуук, он вот так и плёл пуутинку.

– Они оба хороши! Ой, хороши – и – и!

– Ещё как хорши – и – и! – она попыталась погрозить пальцем, подняв руку, но чуть не упала, ухватившись за край стола.

Я вовремя поймал её за плечи и спросил:

– Послушай, а кто тебе всё это рассказал?

– Во – о – о! – и она протянула мне фигу, теперь уже совсем потеряв равновесие и свалившись на пол.

Я вскочил, поднял Наталью, усадил на табурет, держа одной рукой, а другой похлопал по щекам:

– Эй, подруга! Ку – ку!

Она ничего не могла ответить, глаза закрывались, а голова клонилась на бок.

– Чёрт! – пришлось быстро взять её на руки и понести в комнату, она тянула губы и пыталась поцеловать меня в подбородок.

Я буквально кинул дурнушку на диван и укрыл пледом, и Наталья тут же заснула, сладко засопев.

Дрова в печке почти сгорели, я подкинул несколько поленьев, вернулся на террасу, сел за стол, рванул к себе бутылку, плеснул в стакан всю оставшуюся водку и выпил, закусив неизменной черняшкой. А в голове отчётливо и во всех подробностях вдруг пробежала ужасно горькая для меня сцена: отец – паук со сладострастной слюной на губах стучит пальцем в ванную комнату, а мокрая Ольга распахивает дверь и артистично выставляет на показ свои прелести, стряхивая с них мыльную пену, и зелёный шуршащий дождь из баксов обильно покрывает пол...

Император медленно и задумчиво бродил по Двору Пыток, замедляя шаги около двух огромных котлов, стоящих на высокой каменной подставке, около большого металлического колеса с толстыми ремнями для рук и ног, около деревянной уютной беседки, внутри которой лежала на круглом столе пиала для яда.

Пристальный взгляд императора вдруг замер на двух бамбуковых лестницах, прислонённых к тростниковой бочке, на лице императора вспыхнуло недовольство, и он громко хлопнул два раза в ладоши.

На тропинке, ведущей от стены частого и плотного кустарника, появился охранник и замер в ожидании.

– Позвать ко мне управляющего Двором Пыток! – велел император.

Охранник быстро кивнул и ушёл, а по всей дворцовой территории тут же стали слышны звучные мужские окрики, удаляясь всё дальше и дальше:

– Управляющего Двором Пыток к императору!

– Управляющего Двором Пыток к императору!

– Управляющего Двором Пыток к императору!

Окрики не успели закончиться, как на тропинке Двора уже стоял управляющий – маленький, щуплый старичок с редкой седой бородкой. Он поднял к лицу ладони аккуратной лодочкой, поклонился и сказал с готовностью выполнить любой приказ:

– Я здесь, император!

Даже почтенный возраст этого старца не мог охладить горячего пыла Великой Особы, возмущённой до предела:

– Почему бамбуковые лестницы лежат не возле котлов, а где попало?!!! Что происходит?!!!

– Император... у нас была очередная дезинфекция Двора Пыток... мы чистили котлы от накипи крови и на время убрали лестницы, а поставить обратно забыли... извините, император...

– Следующий раз, Суан Сен, вы рискуете забыть в этом Дворе свои раздавленные уши или сваренную в кипятке голову!!! Поставьте лестницы на место!!!

Несмотря на свою хилую фигуру, управляющий цепко схватил две лестницы, лежавшие на бочке, легко понёс по Двору и прислонил к огромным котлам.

– И запомните, Суан Сен, во Дворе Пыток всегда должен быть порядок! – продолжал император, расхаживая туда – сюда. – Если его не будет з д е с ь, его никогда не будет в мозгах моего народа, а значит и во всём государстве! Все будут друг друга обманывать, изменять, наставлять друг другу рога шанхайского буйвола и смеяться за спиной того, с чьей женой или наложницей переспали! Идите, вы свободны!

– Слушаюсь, император... Впредь такая оплошность не повторится... извините, император... – ответил осипшим голосом управляющий, поклонился и мелким, дробным шагом начал уходить.

Как только старичок скрылся за стеной кустарника, на тропинке вырос охранник и доложил:

– К вам наложница Май Цзе, император!

– Пусти, – спокойно проговорил он и встал около беседки, положив руку на периллу.

Май Цзе осторожно вошла во Двор, пугливо оглядев страшную обстановку. Она держала подмышкой длинный и круглый пенал из бамбука, куда были вложены свёрнутые листы бумаги. Наложница склонила голову и замерла, ожидая указаний императора.

– Иди за мной в беседку, – велел он и поднялся по ступенькам.

– Император, – удивилась наложница и довольно смело сказала, – мне разве пора выпить яду? – и в этом была лёгкая игра с далёкой – далёкой смертью.

Улыбнувшись, император успокоил:

– Не волнуйся, тебе действительно рановато принимать яд, к тому же пиала сейчас пуста, сегодня во Дворе Пыток была дезинфекция янтарной смолой РУССКОЙ СИБИРСКОЙ СОСНЫ.

– Император так часто говорит о русской стране СИБИРЬ, будто лучше неё ничего на свете не существует, – заметила Май Цзе, поднимаясь в беседку следом за ним.

– Такой страны СИБИРЬ нет. Есть страна РУСЬ, в которой находится очень холодная провинция СИБИРЬ, – и он сел за стол, где лежала пиала.

– Да – да, я помню РУСЬ, – оживлённо заговорила Май Цзе, тоже села за стол и мельком кинула взгляд во внутрь пустой пиалы, – император привёз оттуда большие подарки всем наложницам, когда был в гостях у главного Мандарина РУСИ после Великого Пути, особенно я запомнила и полюбила тягучую сладкую воду.

Император сокрушённо схватился за голову:

– О, Великий Будда, прости меня за эту глупую, необразованную наложницу, – и он терпеливо поправил её. – Во – первых, не "главный Мандарин РУСИ", а Царь. Во – вторых, не "тягучая сладкая вода", а мёд. А в – третьих, ты права: лучше страны, чем РУСЬ на свете не существует, потому что там нет измены, и никто друг другу не наставляет рога шанхайского буйвола... как у меня во Дворце:

– А, по – моему, рога шанхайского буйвола наставляют во всех Дворцах и странах, и РУСЬ, наверное, не исключение.

– Не перечь мне! – повысил голос император. – Ты всё равно ещё до конца необразованна! Зачем ты топчешь своими грязными словами мои чистые, светлые мысли о РУСИ?! Я не хочу! Я хочу по – другому! Пускай хотя бы на РУСИ, где меня принимали с такой открытой и щедрой душой, не будет этой гадости, как измена и рога шанхайского буйвола! Что ты понимаешь?! Ты же там не была, ты же не видела, какие замечательные люди меня встречали после моего тяжёлого Великого Пути! Хватит, давай вернёмся к нашим баранам, как говорят в той же РУСИ!

– К чему... вернёмся?. .

– К твоему пеналу, в котором лежат рисунки! У меня такое ощущение, что ты специально оттягиваешь время!

– Это не я оттягиваю время, это император оттягивает время... – и в ней вдруг прорвалась такая страсть женской плоти, которой император совсем не ожидал, пригласив наложницу в это ужасное место пыток, она простонала взахлёб. – Не могу – у! Хочу – у! Вместо всяких рисунков мы давно бы наслаждались друг другом в Комнате Любви до полного самозабвения! Не могу больше, император! Не оттягивайте время!