Пуговица

Весь Свердловск знает: Хрущёв испортил Пинского. Было в пятьдесят седьмом году. В пивной «Голубой Дунай» на улице Энтузиастов – очередь. Пинской стоит в очереди и двумя руками держит цветы: во – оо такой букет! Люди говорят:

– Чтоб пива было достаточно – не дожили, а чтоб за пивом с цветами стояли – дожили!

Пинской помалкивает. Один мужик, крепкий из себя, к нему:

– Зачем на больные мозоли наступаешь? Сюда пришли пиво пить! Устранись с букетом!

У Пинского улыбочка:

– Я, кажется, без очереди не лезу.

Мужик:

– Ну – ну – ну, уймись! Я те полезу без очереди! Отнеси букет кому собрался, а после приходи в пивную нормально.

Пинской помотал головой:

– Нет. Я выпью пива, выйду на улицу и подарю цветы первой встречной

незнакомой девушке!

Пивная в смех. Кто – то говорит:

– Парнишка зелёный ещё. Пускай стоит.

А другие: а с чего, мол, первой встречной цветы дарить? Чай, они дорогие, сколько кружек пива выпить можно...

Пинской эдак плечи расправил:

– Я хочу почувствовать радость до отказа! Потому что надо мной открылось синее небо и знойное солнце.

Это он имел в виду, что Хрущёв стал разоблачать культ и террор Сталина.

Народ молчит. А мужик, который из себя крепкий, говорит про Пинского:

– Если б он бутылку водки принёс – в пиво себе подливать, я слова бы не сказал. А с букетом – противно. Он просто выражает нам своё лирическое презрение. – Берёт парня за локоть: – Уйди!

Тот сунул цветы подмышку, правую руку опустил в карман брюк, вынимает: на руке – кастет. Тяжёлый, из эбонита и меди, со свинцовыми шишками. Мужик глядит: «Чего такого? Не богатырь передо мной».

– Ты мне грозишь? – орёт. – Ты – сопля! – и хотел заехать Пинскому в челюсть. Тот увернулся и кастетом мужика по мурлу – свалился мешком.

Поднялась канитель, парню уже пива не попить. Смываться надо.

Но радость его приманивает, он всё сильнее чувствует над собой синее небо. И поехал в Москву на фестиваль молодёжи и студентов.

Это празднество – затея Хрущёва. Никогда до того не пёрли иностранцы таким табуном. А тут вся Москва – нахальный балаган. Куда ни сверни: только и слышишь иностранный язык.

У иностранок никакого стеснения в одежде и поведении. Столько

полуоткрытого разврата – вынести невозможно! Но немало и совсем открытого. Ну, а Пинской – юноша приятный, красивый, всё у него очень привлекательно. Вот иностранки и стали водить его в «Арагви» – шашлык по – карски жрать. Спит с ними в номерах – люкс, в полдесятого утра от него уже коньячком попахивает...

А ведь его отец – известный в Свердловске композитор, и сам он – студент УПИ*. Но не тянет возвращаться на учёбу. То похабно танцует буги – вуги с американской негритянкой, то безобразничает со шведской блондинкой.

Но всё равно он в каком – то смысле – наш, советский человек, и ему больно, что наша молодёжь бегает за иностранцами разинув рот и слепо подражает. Вот он раз с одной голландской девушкой и со швейцарской дочкой миллионера заходит в магазин старинных редких изделий.

– Гляньте! – и показывает на китайский бильярд под названием «бикса». Раньше в России была мода на эти бильярды. Они отличаются тем, что поверхность у них наклонная. – Я открою тайну, – говорит Пинской, – этого дела ни одна иностранная девушка не пробовала...

Его подруги в один голос:

– Какого дела?

Пинской: когда – то, мол, в России происходило в дорогих ночных ресторанах. Установят бильярд «биксу», обрызгают сукно вином. Загодя собраны красотки и ловкачки – раздеваются, натирают окорочки розовым маслом. Голая девушка – к бильярду. И должна усесться у его края, у верхнего: коленки эдак к подбородку, ноги руками обхватить – чтоб сидела только на своих упругих булочках.

Надо по наклону донизу съехать и притом сделать на заду полный круговой оборот.

Сумела – ей приз деньгами, титул «Бикса», подарки несчётно... С зада делают слепки, рисуют его знаменитые художники. Никакая бабёнка по почёту и славе с «Биксой» не сравнится.

Подруги хвать Пинского:

– И мы хотим в эту тайну!

Дочка миллионера тут же и купи бильярд. В гостинице «Интурист» пошло соревнование. Номер полон публики, в сторонке – голые желающие, окорочки маслом роз блестят; на своём месте судьи: из мужиков выбраны.

Вот голенькая скок на бильярд, коленки к мордашке, руками их обхватила – уселась на край выпуклой задницей. Теперь должна на заду крутнуться по часовой стрелке, как юла крутится, – и одновременно заскользить по наклону... И пока не съехала, нужно сделать полный оборот...

Эх, не поспела – не хватило ей длины бильярда. Расстройство, рыданья, иностранный мат.

Иная со злости своему дружку – бац по морде! Иностранки волю – то любят...

А вот: гляди, гляди – оп – ля! – есть оборот. Сумела! Поздравленья, фотовспышки, пакет с валютой, шампанское – ба – бах!..

Развлекуха – каких не было. Пинской и название дал: «Русский голожопый волчок на бильярде». Или просто – «русский волчок».

Иностранцы парня чуть на руках не носят. И как он употребил своё

влияние? Чтобы русские девушки участвовали: на каждую иностранку – по две.

И чтоб тем, кто не осилит задания, всё равно платили хоть какую – то часть. А

кто осилил – тем премия двойная.

Сколько он принёс радости! От благодарных проходу нет. У дверей гостиницы кидается к нему какой – то старый мужик – хо! – профессор из Свердловска, из УПИ. Тоже принесло на фестиваль.

– Костя! – орёт и на месте подпрыгивает. – У меня к вашим конкурсам – живой научный интерес. Устройте присутствовать зрителем!

Пинской смотрит: ну, натурально мучается мужчина, столько крика души в глазах. Приличный человек не пройдёт мимо без сочувствия.

– Знаете что, – говорит, – я вас проведу, чтобы вы могли наблюдать... Нет – нет, целовать меня не надо, вы мне уже на ногу наступили! Ну, так: если вас застанут, скажете, вы – студент. И спокойно отвечайте

, как положено студенту...

Пинской знал, что на него, конечно, строчат доносы. Как это следует в советской стране, уже должны в любой момент замести.

Провёл профессора в гостиницу, а номер – люкс там состоит из двух комнат. Первая, как войдёшь, – поменьше, а из неё заходишь во вторую: где и происходит соревнование. Пинской в первой комнате профессора оставил: тот перед замочной скважиной как встал раком, так и не оторвётся.

В этом виде его и застали два мусора. Они были посланы проверить «сигналы» – какой – то студент учит иностранцев показывать советской власти голую жопу. Мусора профессора в сторонку, знаком приказали молчать. Заглянули в замочную скважину: ага, голые жопы налицо!

Мент задаёт профессору вопрос:

– Вы кто?

– Студент.

Ага, так и есть.

– Что тут делаешь?

– Наблюдаю вращательное скольжение по наклонной плоскости.

Мусора переглянулись. Посмотрели в скважину, посмотрели... Так – то оно так: имеется и вращение, и скольжение, и наклонная плоскость... Хитро сволочь придумал, как вывернуться. Но, чай, и советская милиция не дура: вращение вращением, но жопы – то голые!

Мент спрашивает резко:

– Где разрешение от... как его... кто вами, студентами, руководит?

Другой мент подсказывает:

– От профессора?!

– Нет у меня...

Ну, так, мол, пойдёшь с нами! Хвать мужика. Тот:

– Что такое? Я сам – профессор!

Мусора:

– Ну – ну, тут же и профессором стал, студент сраный, старая твоя морда, седые космы! – Дали ему по лбу, стали руки крутить...

Пинской всё это время был настороже. Слышит: за дверью творится нехорошее. За публику протиснулся и на балкон.

А балкон – общий для нескольких номеров. Пинской скользнул в другой номер, оттуда – в коридор... И слинял из гостиницы.

А «волчок» в советской стране прикрыли наглухо. Но обозначение «бикса» проникло в обиход. Девушку с выпуклым круглым и вертлявым очком

называют «биксой». Тем мы обязаны Пинскому Константину Павловичу.

Он в Мурманск умотал. Там ксиву раздобыл, устроился матросом на корабль. И ушёл в загранплавание...

По заграницам окончательно нахватался плохого. Но всё – таки он был нашим уральским человеком – ни в одном иностранном порту не остался.

Раз корабль зашёл в японский порт Осака. Команде увольнительные дали как незнамо какой подарок. Морячки топают по городу, на световые рекламы глаза пялят. А Пинской уже дня два полистывал японский словарь – с его головой больше и не надо. Глянул на вывеску, пригляделся и разобрал: «Заменитель женщины».

Эх, ты, ёлки – моталки! Зуд прошиб от подмышек до пяток и от копчика до лобка. Советским морякам портовые женщины были недоступны. Всякая возможность строго запрещена. От своей группы не оторвёшься: взаимная слежка. Но если всё – таки улизнул и перепихнулся – не видать тебе больше ни загранплавания, ни любой нормальной работы. Вот и стоял в человеке сгусток страданья...

Пинской говорит своим спутникам:

– Побудьте у этого магазина – я куплю надувной матрас.

Матросы ему:

– Нашёл, на что валюту тратить! На хрена тебе надувной матрас?

– Поеду в отпуск на Белое море. Там для купанья вода холодная – буду на матрасе на волнах качаться.

Матросы друг на дружку глядят: вот, мол, дебил! Не надоел ему наш Мурманск – на Белое море он в отпуск поедет...

И никакого уже интереса нет к дураку. Забежал он в магазин – вышел с большущей коробкой.

Как вернулись на судно, он – к коку. С ним у Пинского была дружба: оба увлекались шахматами. Кок иногда пускал друга в подсобную каморку возле камбуза: шахматные задачи решать спокойно, партии разыгрывать. То же самое и теперь. Пинской попросил:

– Нельзя посидеть с полчаса?

Кок сунул ему ключ. Пинской со своей коробкой – нырк в подсобку. Достаёт из коробки здоровенную куклу. Приложено описание на японском языке: что да как делать. Но Пинской не стал мучить мозги – по кукле и без того всё понятно: какие у неё титьки! а попочка, ляжки! До чего жаль, что не живая... А выглядит – ну, живая да и только.

Он цап за эластичные ножки – они тут же разъехались: «шпагат» сделала кукла. Открылась щель – правда, что – то очень длинная. Но Пинской, чтобы не терять времени, впихнул: от души дал первый толчок... В кукле эдак скоренько застрекотало, и – боль!

– А – аа – аааа!!!

В жизни не переносил он такой боли... Выдернул страдальца, а к залупе пришита пуговица. Вот вам и заменитель – то женщины!

Пинской мучается сутки – другие, третьи... К чему пуговицей ни коснётся – хоть вопи от боли. Со временем болеть перестало. Но зато уж пуговица и вросла! Полуутопла в головке. Пинской так и сяк – с помощью бритвочки – пробовал: без лишней, мол, муки освобожусь... куда там!

Ну и привык жить с пуговицей на... да! Возвращается судно в Мурманск – все, как положено, бегут к бабам. Пинской тут же на морвокзале закадрил красотулю, пошли к ней. Выпили, раздеваются – она давай пальчиками ласкать... и нащупала на кончике что – то холодное и твёрдое.

– Ой, чего это?

Пинской: ничего – де особенного... а вообще, какая будет от этого гамма чувств!

Она:

– Нет – нет! – отскочила, зенки вытаращила, вся трясётся.

Пинской уговаривает – та ни в какую:

– Оно у меня там лопнет, осколки там вопьются... ой – ой, мамочки!

Ополоумела. Пришлось сваливать.

Это же самое ожидало и у других чувих...

Вот советские проститутки – развратности хоть отбавляй, а темноты ещё больше. Моржовый х... их не устрашит, а обыкновенная залупа с пуговицей бросает в панику:

– Ой – ой, я никогда про такое не слыхала – боюсь!

И стал Пинской как тяжело раненный. Подлый случай – до чего может он испохабить жизнь! Довёл до такого ужасного состояния, что только и осталось – в родной Свердловск ехать.

Подъезжает поезд к Свердловску, Пинской сидит в вагоне – ресторане. И вдруг заваливает в ресторан молодой мужчина, одетый очень модно. Пинской и этот франт смотрят и узнают друг друга. Они оказались друзья детства.

За пельменями под водочку разговорились. Франт возвращается в родной город из Сочи, где роскошно провёл время. Он в Свердловске – лицо при возможностях. Его папаша, старый делец, миллионер подпольный, заправляет теневыми цехами. Пинской рассказал про свой несчастный случай, и друг детства кивает:

– Уладим.

Через своего папашу устроил дельце. Оно стало делаться в фотоателье – напротив театра музкомедии. В ателье было выделено заднее помещение, там поставлена фанерная ширма с небольшими аккуратными отверстиями: одно над другим.

Что же делалось? Приходит женщина – она заранее разыскала сведения и знает, чего ей нужно. Пришла и фотографу:

– Я хочу сняться как на юге.

Он взглянет на неё, взглянет.

– Угу. – И ведёт в заднее помещение. – Видите, – говорит, – у нас здесь на стенах – морские южные пейзажи. Пожалуйста, раздевайтесь. Получитесь на фотографии, словно вы на пляже в Алуште.

Говорится одно, а имеется в виду другое. Женщине надо или заиметь ребёнка, или получить удовольствие. Она раздевается и становится на четвереньки задом к ширме: плотно к отверстиям. А за ширмой – Пинской. Он сквозь отверстие, какое окажется на нужном уровне, и засандаливает...

В отличие от проституток женщина не может видеть, а тем более трогать конфету, и впечатление от пуговицы на неё не создаётся. А если что – то почувствует уже в ходе дела, то это вызывает не панику, а удивление в разной степени или даже радость новизны.

К Пинскому как будто пришло удовлетворение от его места в жизни. Но то, что он должен находиться за ширмой, мешало ему считать себя хозяином своей судьбы. Он не мог погрузиться с женщиной во взаимные ласки и потому чувствовал свои руки и ноги как бы скованными стальными цепями. Иногда обделённость сосала его так, словно он таскал деревья или мучился под тяжестью огромных камней. Но дал взяться за гуж, будь стоек и дюж! Втыки из – за ширмы должны продолжаться.

Делая однажды влупку, Пинской, как всегда, почувствовал кончик во влажном, упругом и сладком. Стало хорошо, и он принялся наращивать темп движений. Делалось лучше и лучше, как вдруг:

– О – оо – оооо!!!

Боль пронзила такая – чуть мослаки не вылетели из тазобедренных суставов. Пинской прыг от ширмы, обеими руками схватился за ненаглядного. Глядит: на залупе нет пуговицы, только выступила кровь.

Оказывается, попалась такая любительница, что к отверстию встала ртом... Начала баловаться вафлей, почуяла языком что – то твёрдое и, не долго думая, в экстазе, откусила.

Кровь скоро удалось остановить. И осознал Пинской свободу... Опупел от счастья. Вышел из фотоателье – так бы и полетел. Здравствуй, синее небо, знойное солнце! Ну, просто иди и дари букет фиалок первой встречной незнакомой девушке!..

Зашёл в сквер, сел на скамейку – и каждую проходящую молодку глазами ест. Вот, мол, избавленье! Можно теперь ласкаться обоюдно, пусть даёт волю рукам – ни на что подозрительное не наткнётся! Нету!

И трогает себя между ног, трогает... А рядом сидел старичок. Понаблюдал и говорит:

– В молодости у меня, хм – хм, при виде женщины вставал ужасно. Так вставал – на ширинке пуговицы на одной ниточке держались. Вижу, у вас то же самое?

Пинской улыбается и счастливо, в полную грудь вздыхает:

– Да нет. Мою с мясом вырвало!