Не знаю, как Её назвать
Не знаю, ждёт ли и хочет ли хоть кто-нибудь из читателей продолжения моего повествования про "принцессу" Алёну. Но спешу заверить, что оно всё-таки вскоре воспоследует. А пока – чтобы публика обо мне не забыла – презентую воплощение своего нового замысла.
Уже второй час Генка стоял на коленях посреди своей небольшой спаленки. И не испытывал ни боли, ни дискомфорта, ни унижения, ни обиды. Наоборот, где-то в глубинах его юной души тихо клокотало чувство, похожее на радость. Это была странная, необъяснимая радость – от того, что он исполняет повеление, отданное Ею…
Ещё вчера, во время листания дневника, полного двоек и далеко не лестных учительских замечаний, ему стало не по себе. Чувствовал, что за все эти грехи скоро придётся отвечать, что время расплаты уже близко. Ведь завтра – суббота! А тут ещё бабушка, наивно надеясь обрадовать внука, напомнила с ласковой улыбкой:
– Завтра мамочка приедет!
Мамочка! Генка не мог вспоминать о Ней без содрогания. Нет-нет, Она никогда не позволяла себе ни ругани, ни рукоприкладства, не закатывала скандалов и нисколько не походила на своих ровесниц-односельчанок – вульгарных, неряшливых и бранчливых тёток, неспособных произнести ни одной фразы, не приперчив её парой-тройкой матерных словец. Это была изумительно красивая дама, строгая, гордая, высокомерная. Бабушка рассказывала, что лет восемнадцать назад за Аллочкой – первой красавицей на селе – теряя головы, ухлёстывали все местные парни, жестоко дрались из-за Неё, спивались и сходили с ума от Её холодного равнодушия. И вот наконец эта красавица и умница, гордость сельской школы, внезапно обратила внимание на одного из дотоле презираемых сверстников! Да и то лишь после уговоров его влиятельных родственников из города. Для Неё это замужество было только трамплином, с помощью которого Она рассчитывала вырваться из деревенской трясины и зацепиться там, где есть хотя бы тень цивилизации. А свекровь всерьёз верила в искренность Её чувств и витала тогда на седьмом небе от счастья. Со слезами радости показывала внуку свадебные фотографии, вспоминая бракосочетание ныне покойного сына и Аллочки, работающей сейчас в городе, в областном центре, руководительницей какой-то крупной компании.
Припоминала, как радовалась рождению внучка, как вскоре затем убивалась из-за смерти сына, умершего от белой горячки, как со слезами провожала невестку в город на учёбу и на работу, оставшись одна с вечно болеющим внуком…
Генка глотал слёзы, слушая эти рассказы. И перебирал в памяти всё, что болтали о нём и сверстники, и взрослые, и в глаза, и за глаза. Зачатый по пьяни (да, говорят, будущий папаша, неожиданно получив согласие красавицы-невесты, на радостях беспробудно «квасил» целую неделю!), убогий, тупой, чмошный, не от мира сего! Ходячая мишень для обидных шуток и дразнилок, объект нескрываемого презрения и для малых, и для старых!
Да и разве могло быть иначе – с его-то родителями?! Отца не помнил совсем, а матери был не нужен. Нежеланный ребёнок, ошибка молодости, обуза – вот кем он был для Неё. Поэтому и рос здесь, в деревне, с бабушкой, а не там, в городе, где у мамы – большая квартира, дорогая машина, солидные друзья и соседи. Чувствовал это постоянно и постоянно лил слёзы из-за этого чувства – из-за ощущения собственного убожества, ничтожества, неполноценности.
И каждый еженедельный приезд матери встречал с трепетом. Необычайная красота, важность, высокомерие этой удивительной женщины пугали сына. Язык не поворачивался назвать Её мамой. Ведь мама – это родной, близкий человек, дарящий тебе тепло и доброту.
А Она… Она – совсем другая! Убийственно прекрасная, гордая, презрительная, равнодушная!..
Вот и сегодня, сразу же по приезде, выслушав «рапорт» свекрови о Генкином поведении в школе и дома, брезгливо перелистав изящными наманикюренными пальчиками его дневник, Она грозно нахмурилась. И вынесла приговор – спокойным, ровным, не терпящим возражений тоном:
– На колени! Стоять и ждать моего возвращения!
И, величественно поднявшись, вышла плавной походкой за дверь. Даже не оглянулась посмотреть, исполнил ли сын материнскую волю. Была уверена, что иначе и быть не может.
И оказалась права: Генка не решился и помыслить о нарушении Её приказания. Покорно и безропотно опустился на колени в указанном ему месте и терпеливо ждал. Ждал с какой-то странной радостью, предчувствуя нечто совсем необычное. И наконец дождался!
Бесшумно отворилась дверь в комнату, и на пороге появилась Она. Наказанный обомлел при взгляде на Неё. Пышные золотистые кудри, рассыпавшиеся по белоснежным плечам, сверкающие камни в огромных серьгах, в колье, в броши на груди, в браслетах, в перстнях. Длинное шёлковое тёмно-голубое платье с глубоким декольте и плавно тянущимся шлейфом. Таких роскошных леди он до сих пор видел разве что по телевизору. И сейчас изумлённо-восторженно смотрел на красавицу-маму, как на телезвезду, случайно, по ошибке заехавшую в их глухую деревушку. Нет, как на фею, прилетевшую к нему из сказки! Нет, как на богиню, сошедшую с небес! Трепетал от восторга и страха одновременно, готовый ловить каждое слово, которое слетит с божественных уст. И не поверил глазам, когда эти уста озарили его ослепительной улыбкой. Неужели он прощён?! Нет-нет, не стоит радоваться преждевременно!
Она подошла поближе, прошуршав подолом. И подарила ему вторую милостивую улыбку.
– Красивое платье, правда? – как громом, оглушила его неожиданно ласковым голосом.
Генка изумлённо-восторженно закивал. Сладкая дрожь пробежала по всему его телу, когда шёлковый шлейф величественно проехал-прошелестел по полу вплотную к нему, коленопреклонённому.
– Ну? – по-прежнему ласково пропело Её удивительно мелодичное сопрано.
Мальчишка растерялся. По его телу забегали мурашки – и от восторга, и от священного трепета перед этой грозной, неземной красотой, и от собственной растерянности. Она снова лучезарно улыбнулась. И наконец-то соблаговолила даровать кающемуся грешнику подсказку – слегка причмокнула губами. Теперь он всё понял.
И, дрожа от ранее неведомых волшебных ощущений, припал к этому шлейфу – сперва нерешительно, а затем со всё более нарастающей страстью целуя его и не сдерживая невесть почему появившихся счастливых слёз.
Она несколько минут молчала, со снисходительной улыбкой глядя вниз – на нелюбимого и нежеланного сына, со священным трепетом лобызающего край её платья. Давала ему возможность вдоволь насладиться ранее неизведанными чувствами. И наконец заговорила снова, величественным жестом приказав ему не прекращать торжественной церемонии поклонения:
– Нам уже давно пора серьёзно побеседовать. Я знаю, как ты боишься меня, и нахожу это забавным. Но даже не представляешь, насколько я тебя презираю. Ты всегда был для меня никем, ненужным хламом, досадной ошибкой моей бурной юности. Однако я иногда умею быть великодушной. И хочу предоставить тебе возможность из ничего стать хоть чем-нибудь – занять место у моих ног. От тебя требуется лишь слепое, безропотное повиновение любым моим капризам. Ты боялся называть меня мамой – наверное, всё-таки ощущал своё ничтожество и моё величие. Так зови же меня отныне Госпожой. Обращайся только на «Вы» и никогда не смей подниматься с колен в моём присутствии – пока я сама не прикажу. Любая моя прихоть, какой бы несуразной она ни показалась, должна быть исполнена тобою немедленно и точно. За послушание ты будешь щедро награждён. Но бойся хоть чем – нибудь прогневить меня, ибо мой гнев ужасен и беспощаден. Помни: твои неудачи в школе, твоё поведение дома, твоя лень и никчёмность будут расценены, как кощунственное неуважение к Госпоже, привыкшей видеть у своих очаровательных ножек лишь достойных рабов – сообразительных, послушных и старательных. Ты пока недостоин подобного счастья, но я, по своей доброте, даю тебе шанс-аванс. И за все мои милости, которыми я тебя соизволю одарить, ты обязан будешь честно отслужить. Всё понял?
– Д-да, Гос… Госпожа! – с трудом выдавил он из себя необычное обращение.
– Будем надеяться, – в третий раз милостиво улыбнулась Она. – Можешь поцеловать мне ножку!
Плавно вильнула бёдрами, распахнув разрез на платье, и явила его восторженно-изумлённому взору новое чудо – стройную белоснежную ножку в модной золотистой босоножке. С замиранием сердца воззрился он на это широкое бедро, на округлое колено, на золотую цепочку-браслетик на щиколотке, на сияющие колечки на пальчиках, на удивительно раскрашенные ноготки (ему ещё никогда раньше не доводилось видеть художественный педикюр)… И, не в силах поверить своему счастью, прильнул губами к прекраснейшей в мире ступне…
Сколько длилось это наслаждение? Ему подумалось, что лишь один краткий миг. Ибо до конца насладиться подобным просто невозможно! И одновременно казалось, что прошла целая вечность. Что тот угрюмый, тупой увалень, каким он был раньше, существовал в какой-то прошлой жизни. Сейчас он – усердный слуга Её Величества, понятливый, послушный и расторопный. И безгранично благодарный своей Госпоже за блестящую возможность служить Ей.
Она направилась к дивану, поочерёдно, плавными грациозными движениями посылая вперёд то одну, то другую ножку. Генка теперь едва успевал насладиться поцелуями – только пытался припасть к одной прелестной туфельке, как она тут же пряталась под подол и на смену ей выдвигалась другая. Госпожа снисходительно улыбалась, наблюдая за его неуклюжей вознёй на полу – это Её тоже слегка забавляло. Наконец короткий путь наслаждений был завершён – Повелительница села на софу, словно на трон, и подарила рабу ещё один милостивый взгляд.
– Я сегодня очень добра, – величественно произнесла Она. – И склонна одаривать милостями даже такое ничтожество, как ты. Разуй меня!
Он нерешительно протянул руку к Её босоножке. Но эта босоножка вдруг резко взлетела вверх: Госпожа осчастливила его новой милостью – пинком в зубы!
– Губами! – в Её ещё недавно ласковом голосе зазвенел металл. – Ты заработал первое наказание за непонятливость! Впредь будь сообразительнее!
– Слушаюсь, Госпожа! – пролепетал он с непреодолимой дрожью в голосе – дрожью искреннего почтения и благоговейного страха. И схватился ртом за тонкий каблучок. Лёгкая туфелька быстро соскользнула с великолепной ножки. Затем то же самое он проделал и со второй.
Теперь, оставшись босиком, Она выглядела ещё более ослепительно. Неспешно закинула левую ножку на правую и поднесла к его лицу. Он не успел ответить даже одним поцелуем: Госпожа с улыбкой ущемила его нос двумя пальчиками и крепко стиснула.
– Мне нравится иногда одаривать рабов такими знаками благосклонности, – улыбнулась Она. – Кажется, тебе это тоже пришлось по вкусу.
– Да, Госпожа!
– Благодари! – властно притопнула Она босой ножкой.
Трясясь от восторга и едва сдерживая счастливый вопль, Генка бросился ниц – к Её ступне. Тот фонтан эмоций, тот взрыв чувств, которые он сейчас испытывал, ему сложно было бы передать словами. Необъятная радость, готовность преданно служить Повелительнице, предугадывать Её желания, покорно переносить любые наказания, которые Ей будет угодно наложить на нерадивого раба, благоговение перед необыкновенной красотой – это была далеко не вся гамма пробудившихся в нём ощущений и стремлений.
Первый пальчик, второй, третий, четвёртый, пятый… Пятый, четвёртый, третий, второй, первый… Губы новообращённого раба по очереди страстно прижимались к каждому из них и никак не могли оторваться. Затем медленно поползли дальше, не пропуская ни миллиметра прекрасной ножки – до самой щиколотки, опоясанной изящным модным браслетиком-цепочкой.
p>
Госпожа с ангельским терпением сносила это неумелое поклонение и, наверное, успокаивала себя мыслями, что со временем выдрессирует как следует своего нового невольника. А пока постепенно стимулировала его к дальнейшей исправной службе небольшими, но эффективными знаками внимания – то шутливо касаясь ноготками его глаз (будто бы угрожая их выцарапать), то так же насмешливо толкая пяткой в нос, спереди, справа, слева (словно желая его сломать), то отвешивая ему звонкие пощёчины своей нежной, но сильной стопой, то зажимая его рот…
Так прошло часа два. А может, и больше – Генка давно потерял счёт времени. И не замечал ни основательно промокших штанов, ни боли в натруженных коленях. Всё его естество молило только об одном: «Ещё! Ещё! Ещё!»…
Но Госпожа вскоре прекратила это сумасшедше-прекрасное действо.
– Привести себя в порядок! – строго приказала Она. – И ждать моего возвращения! На коленях!
И вышла за дверь. Босиком. Не сочла нужным удостоить раба такой чести, как Её обувание. Эта внезапная разлука с обожаемой Повелительницей и стала для него первым наказанием – ведь неизвестно, как долго она может затянуться! Не смея подняться с пола, он дополз до шкафа и до ванной. Переоделся. И всё так же, ползком, – назад. Вернулся на прежнее место и замер в сладостном ожидании. Оно продлилось несколько часов. И всё же Госпожа не только соизволила вернуться, но и снова щедро наградила своего пленника за терпение и послушание – протянула в его сторону запачканную в земле подошву. После нескольких пинков в лицо последовало повеление:
– Облобызать, облизать и ещё раз облобызать!
Осчастливленный новой милостью, Генка бросился к этой грязной, но невыразимо прекрасной стопе. Благодарил Её за то, что Она соблаговолила стать его Госпожой, за то, что Она так прекрасна и милостива, за то, что дарует ему, ничтожному такие необыкновенные удовольствия…
– Твоё счастье, что я сейчас босиком, – ласково-насмешливо журчал Её ангельский голос. – А то бы уже давно разбила твою рожу в кровь. Благодари за то, что я позволила тебе разуть меня!
– Да, Госпожа! Благодарю Вас, Госпожа!
– Тебе нравится целовать мои стопы? Вдыхать их аромат? Получать ими пощёчины? Чувствовать мою безграничную власть над собой? Благодари меня за это счастье!
– Да, Госпожа! Благодарю Вас, Госпожа!
Не щадя языка вылизывал каждый миллиметр протянутой ему подошвы, не щадя губ обцеловывал каждую мелкую морщинку. Целовал и лизал, лизал и целовал, чувствуя нарастающее головокружение от избытка доселе неведомых переживаний и медленно теряя сознание. А может, просто засыпал у ножек Госпожи, обессилев от всего пережитого?
Очнулся (или проснулся?) поздно ночью, лёжа на полу у изножья Её кровати. Госпожа давно и крепко спала, величественно-обворожительно раскинувшись в постели. А на полу валялся какой-то листок. С трепетом в сердце Генка развернул его и прочёл, подползя поближе к окну, к свету уличного фонаря. Это был список дел, которые он обязан будет выполнить завтра утром, до пробуждения Её Величества…
Выполот огород, наколоты и аккуратно сложены в поленницу дрова, подметён двор, политы цветы в палисаднике, покрашен забор... Сам удивляясь своей расторопности, счастливый раб радостно опустился на колени перед ложем Госпожи с чувством выполненного долга. И аккуратно поставил на тумбочку свежесваренный кофе и свежеиспечённые булочки. Это уже бабушка расстаралась для любимой невестки. Вчера она ночевала у соседки (чтобы ненароком не стеснить дорогую гостью) и не видела всех перипетий Генкиного порабощения. Да если бы и увидела, то разве рискнула бы вмешаться? И сейчас, сидя на крыльце, тихо радовалась перемене, произошедшей в её внуке, утирала счастливые слёзы и мысленно благодарила умницу Аллочку, наконец нашедшую способ перевоспитать этого оболтуса. А "оболтус" тем временем всё ещё стоял на коленях и со сладостным трепетом дожидался пробуждения своей Повелительницы.
Наконец Она открыла глаза – удивительные, ярко-синие, повергающие в почтительную дрожь. Презрительно взглянула на раба и отмахнулась от него – грациозным взмахом ножки, который заставил его на миг обомлеть. А затем всё же ещё немного приблизиться к изножью царственной кровати.
– М-м-м! – лениво – пренебрежительно промурлыкала Госпожа, снова отмахиваясь от недостойного слуги. Последовало ещё несколько таких же взмахов. После чего прекрасная ножка милостиво шлёпнула его по щеке. И ещё раз. И ещё. И ещё – с каждым ударом всё сильнее. После чего снова протянулась к его лицу. Теперь раб наконец мог почтительно поздороваться с Владычицей – припасть губами к Её очаровательной стопе. Что он и сделал – с максимальным усердием, благоговением и радостью.
Повелительница равнодушно завтракала, позволяя своему донельзя обрадованному невольнику и далее покрывать поцелуями её стопы. И он, осчастливленный, снова не заметил, как долго продлилось это наслаждение… Жаль, что оно всё же закончилось!
На коленях сопровождать Госпожу до ванной, подавать Ей то мыло, то полотенце, то новое бельё, то халат – мог ли он раньше мечтать о таком счастье? А лежать под Её стопами, пока она изволила заниматься макияжем?! А помогать Ей облачаться в новое убранство?! А снова лизать и лобызать эти удивительные ножки?! Это… Это неописуемое блаженство!
И прервать его смогла лишь сирена Её новенького рубиново-красного «Феррари», поданного ко двору услужливым водителем.
Облачённая в элегантную чёрную блузку, чёрную облегающую макси-юбку и блестящие чёрные лаковые туфельки, Повелительница направилась к своему «экипажу». У порога остановилась и подозвала раба – притопнула своей изящной ножкой.
– Я вернусь через два месяца, – произнесла Она своим обычным повелительным тоном. – Приказываю тебе всё это время быть послушным и старательным. Тогда, может быть, ты удостоишься от меня новых милостей. Но не пытайся даже подумать о нарушении моего повеления!
На прощание пнула его в лицо туфелькой, тут же получившей в ответ несколько благодарных поцелуев. Всего лишь несколько! Потому что Она сразу отвела ножку от его губ и, цокая золочёными шпильками, направилась за ворота, к машине.
Почти не смотрела на плачущую от избытка чувств свекровь и почти не обращала внимания на поцелуи, которыми та пыталась осыпать ручки невестки, небрежно бросившие ей увесистую пачку банкнот – на содержание для себя и для внука. Села в свою «карету» и… И сладкая сказка прервалась для Генки на целых два месяца!
Неужели он так долго не увидит Её? Ни разу за такой долгий срок не припадёт губами к этим прекрасным ножкам, не вдохнёт их необычайный аромат, не слижет с них грязь?! Нет, он не выдержит такого мучения! Несколько минут он бесцельно бродил по двору и по дому, хмурый и удручённый. А затем, сам не зная зачем, забрёл в кладовую, мимоходом поворошил кучу старых вещей в большом коробе и… И опустился на колени со счастливым воплем кладоискателя, неожиданно нашедшего невиданное сокровище! Это были Её старенькие вьетнамки, когда-то модные и щегольские, украшенные бантами и блёстками, а теперь запылённые, забытые прекрасной Хозяйкой и ждущие выброса на свалку. Нет-нет, он никому не позволит надругаться над этой святыней!
Бережно вынув из короба драгоценную находку, Генка отнёс её в свою комнату. Упал ниц перед стоптанными шлёпанцами, когда-то соприкасавшимися с Её стопами. Долго и страстно целовал их, слизывал пыль и грязь с ремешков, бантов и подошв. И снова бросался к ним с поцелуями. Затем, доведя их до блеска, аккуратно поставил на застеленную кружевной салфеткой тумбочку. Упал ниц и замер, как дикарь перед своим идолом…
С отъездом Госпожи для Генки началась новая жизнь. Это был уже далеко не тот пассивный и депрессивный, запуганный и забитый хлюпик-чмошник, всеми оскорбляемый, осмеянный и оплёванный. Нет, теперь он чувствовал невыразимую гордость и превосходство над сверстниками, ибо испытал то, что им и не снилось. Твёрдо помнил наставления Её Величества. Берёг своё достоинство и в ответ на любую насмешку, обидное словцо, толчок, подзатыльник мог откостылять виновника так, что тому уже вряд ли захотелось бы повторить свой проступок. Учителя не могли надивиться на новоявленного отличника, на лету схватывающего новый материал, активно участвующего в создании новых кружков и секций. А унижавшие его пацаны отныне ходили на цыпочках перед новоявленным вожаком. Да и девчонки, не веря глазам, наблюдали за превращением гадкого утёнка в красавца – лебедя. Они боялись с ним заигрывать так же дерзко, как с остальными, и крайне огорчались из – за его невнимания. Так недавний изгой коллектива превратился в общепризнанного лидера. Педагоги терялись, ища объяснений этому феномену. Откуда им всем было знать, что по вечерам этот герой – вундеркинд, объект всеобщего любопытства, подражания и зависти, горько рыдая, валился ниц перед своим кумиром? Сотни, тысячи раз осыпал поцелуями свою дорогую реликвию и молил, чтобы два мучительных месяца пролетели как можно скорее. И вот наконец…
– Завтра мамочка приедет! – услышал он голос бабушки, видимо, так же, как и внук, считавшей дни до знаменательной даты. Теперь эта весть прозвучала для него приятнее, чем для заядлого игрока извещение о джек-поте. С тройным рвением он взялся за уборку в доме и во дворе. Бабушка уже устала удивляться трудолюбию внезапно исправившегося внучка и готовилась ещё раз отблагодарить умницу-невестку…
Вот и настал тот самый знаменательный день! И что же?! Не заиграла у их двора сирена шикарного «Феррари»! Не выскочил из кабины услужливый водитель, чтобы распахнуть двери перед красавицей – хозяйкой! Не сбежались к их воротам соседи – и дети, и взрослые, – чтобы с завистью и восхищением поглазеть на свою звезду – землячку!
Нет! Тихо, без скрипа, отворилась заботливо смазанная Генкой калитка. И во двор вошла Она – со скромной стрижечкой, в простеньком платьице, босиком, с неказистыми старенькими туфельками в одной руке и большой увесистой сумкой – в другой.
Прошла к скамейке под виноградником, поставила рядом с ней свою тяжёлую ношу, бросила на землю стоптанные босоножки и, сев на скамью, закрыла лицо руками. Всё теми же нежными белыми ручками, но уже без сверкающих перстней и браслетов, с одним лишь невзрачным колечком на безымянном пальчике.
Бабушки не было дома – ушла к соседке за каким-то новым кулинарным рецептом. Собиралась состряпать нечто необычное к прибытию дорогой гостьи…
А гостья по-прежнему сидела неподвижно, закрыв руками лицо. Генка задрожал, не зная, как ему быть. Как встречать свою долгожданную Госпожу? Да Она ли это?! Та самая, сошедшая с заоблачных высот фея-богиня?!
Да, это Она! И Генка опустился перед ней на колени в ожидании новых повелений, гнева и милости. А милость оказалась из ряда вон выходящей. Она опустила руки, открыв заплаканное, хоть и по-прежнему удивительно красивое лицо. Взглянула на сына, погладила его по голове! И крепко сжала в объятьях! Сбивчиво, с плачем в голосе заговорила. О своём банкротстве. О том, что от Неё отвернулись все друзья, знакомые и бизнес-партнёры. О том, что теперь Она, безденежная и бездомная, вынуждена просить приюта у свекрови. И не знает, как "мать" встретит теперь обнищавшую невестку...
Для него это было ещё одним невиданным потрясением. И новые, неизведанные чувства всколыхнулись в душе некогда забитого и отупевшего подростка – жалость и сострадание, готовность защищать Её перед кем бы то ни было, помогать Ей снова "вставать на ноги" и отвоёвывать утраченное.
– Мама… – с трудом выговорил он заветное слово. – Мамочка!
И прильнул губами к этой самой прекрасной на свете ручке – к руке Матери.