Петр I. Альтернатива III

Что скрывать, Петруша без штанов позорно бежал из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. Ломая себя, подчинился увещеваниям хитроумного Алексашки, подходил к руке патриарха, стоял службы. Слушая сладкие посулы, потянулись в лавру служивые и посадские люди. Последним пришел полк наемников генерала Гордона. В округе съели все до последнего цыпленка. Ждали Софью.

Спал Петр в келейке на жестком монашеском ложе, рядом, на полу, на кошме, Алексашка Меньшиков с двумя пистолетами. Петру не спалось.

- Алексашка!

- Ну?

- Здоров же ты спать!

- Не жрать, так хоть спать!

- Поехали в деревню какую, не спится...

Вышли из лавры тайным ходом. Снаружи уже ждал Алешка Бровкин с конями. Сначала тихо, потом вскачь, поехали прочь и подальше от лавры с ладаном и попами. На волю.

Нашли деревню. В крайнем доме, маленьком, покосившемся, теплился огонек. Подошли. В темноте залаяла собачонка. Алексашка огрел ее плетью, та с визгом отскочила. Алешка остался с лошадьми, а Петр и Меньшиков вошли, постучась.

- Хозяева! Ночуете?

С печи поглядел лохматый дед. Отвернулся к стене: «Носит тут табашников!». Девка в одной рубахе соскочила с лавки, легко поклонилась, в вырезе мелькнули тяжелые груди. Встала, смотрит весело и без страха. Алексашка толкнул Петра локтем.

- Ты – хозяйка?

- Я.

- А это кто?

- Тятенька. Хворый он. Как вернулся из похода на Крым, так и мается.

- Собери ужинать что-нибудь!

- Да у нас нечего. Только хлеб да квас.

- Пойдет!

- Хороша девка! – горячо зашептал на ухо Петру Алексашка. – Надо бы ее...

Девка сноровисто подала на стол кринку с квасом и краюху хлеба. Хотела отойти с поклоном, да Петруша схватил ее за руку.

- Погоди-ка, красавица! Сядь с царем. Или боишься?

- А чего бояться? – зарумянилась девка. – Ты же царь, и худого не допустишь.

- Верно! А как насчет поебаться? Ты же ебешься, надеюсь?

- Маленько есть. Прямо счас?

- А вот тюрю поем, тогда и поебемся. Скинь рубаху-то пока!

Петр жадно ел крошево из деревянной миски с отбитым краем, то и дело утирая ладонями рот. Усики хищно шевелились.

- Когда стану царем, - невнятно сказал он, жуя. – Повелю, чтобы девки и бабы молодые голыми ходили в тепло!

- Правильно, мин херц! И чтоб каждый мужик мог их ебать без последствий. Правильно, красавица?

Он доел тюрю, утер рот и, привстав с лавки, спустил панталоны до колен.

- Как, оживишь моего молодца? – сказал Петр, шевеля набрякшим членом. – Только не кусайся!

Девка, разрывая рот, поглотила огромную сизую головку...

...Понятливую девку Парашку Петр велел приблизить и записать в маменькину дворню, чтобы всегда была под рукой. Перед рассветом он вернулся в свою келейку...

К вечеру пришла весть. Царевна Софья прибыла в село Воздвиженское, что в десяти верстах от лавры, только с девкой Веркой и шутом Игнашкой. И что собирается ехать в самое лавру. К ней был послан с указом боярин Троекуров, который обещал бесчестить в случае чего и Верку, и царевну.

- Навестим? – спросил Петр.

- Навестим! – ответил Алексашка.

- Тебе, мин херц, как я понимаю, царевна, – сказал Алешка Бровкин. – Тебе, Данилыч, Веерка, а мне?

- А тебе, Алешка, шут Игнашка!

Петр долго смеялся, утирая слезы.

Десять верст отмахали быстро, и они вошли на бедный двор. Какой-то мужик кинулся в ноги. «За конями погляди!», - сказал Алексашка, кидая в пыль мелкую монету.

В дом вошли втроем. Впереди – Меньшиков с пистолетом на всякий случай, за ним, сгибаясь в низкой двери едва ли не вполовину, Петр, а за ним Алешка с барабаном. Софья, вся в черном, лежала на сундуке, и, казалось, спала. В головах – поставец, и догорала кое-как прилепнутая восковая свечка. Верка прикорнула у ног, шут Игнашка, позвякивая бубенчиками на колпаке, дремал в углу.

- Ну-ка, Алешка, сыграй ей «Зорю»! – тихо сказал Петр Алешке, заранее прыская в кулак.

При первых же ударах палочек о желтую кожу, шут свалился с сундука, Верка заполошно замахала руками, а Софья лишь открыла глаза и повернула голову.

- Я ждала тебя, братец! – сказала она низким голосом.

- Боярин с указом был? – грозно вращая глазами, сказал Петр.

- Троекуров был, а вот указу твоему я не подчинюсь, и в Москву не вернусь.

- Тогда поступлю с тобой, сестрица, бесчестно, как и обещал! Алешка, брось барабан, держи ее за руки.

Алешка Бровкин откинул барабан за спину, барабанные палочки сунул за ремень и схватил Софью за толстые руки. Верка и шут жадно смотрели на полуобнаженную царевну с задранными на голову подолами и на огромный Петрушин член, который качался у распахнутых бедер царевны.

- Смотри, Алексашка! – засмеялся, дернув шеей, Петр. – И на эту ракушку польстился Васька Голицын? Не иначе – приворотное зелье! А, сестрица?

Его член вошел в Софью только наполовину, после некоторых усилий – еще на полвершка. Петр довольно хмыкнул и начал резкие движения...

Софья долго держалась без стонов, кусая полные губы, но когда внутри ее лона забил горячий фонтан, громко вскрикнула...

На рассвете Петр был уже в своей келейке и крепко спал...

После заутрени Петр подошел к Наталье Кирилловне.

- Приюти и приголубь Парашку, матушка, она хорошая!

- Ох, не знаю, Петруша! Мы же не турки. И твоя законная супруга на сносях уже.

- Вот именно, маменька, что на сносях. Захожу в спальню, она, как дикий зверь, забивается в угол и смотрит. Моя законная меня боится!

- Она, Петруша, боится, что ты своей дубинкой убьешь младенца.

- Вот для этого мне Парашка и нужна. Ты уж приюти!

- Ладно, ладно, Петруша, что ты загорелся так!

- Да как же, матушка, не загореться-то! Вчера Соньку-бунтовщицу видел, упряма до невозможности. Не вернусь в Москву, и все!

- Надеюсь, ты ее направил?

- Еще бы! Наверное, до сих пор корячится!

- Правильно, Петруша, так и надо!

- А когда мы в Москву вернемся?

- Когда всех бунтовщиков перевешаем, а Соньку с Васькой Голициным на кол посадим.

Весной Петру захотелось в Архангельск, посмотреть, чем север живет, да как иностранные негоцианты там устроились. Долго собирались, на липе уж листья зазеленели, и цветки завязались. Наконец собрались. Целый поезд из карет и телег с провизией. В последней телеге ехал Емельян Свежев, царский палач, мастер дыбы и кнута, рядом у ног – разнообразные веревки. Тот, пока без работы, пил водку и спал, укрывшись рогожей. Царские собутыльники, кукуйские кутилки, дельные люди. Когда доехали, уже жарко стало. Переимчивый Петр сам лазил по иноземным кораблям, удивлял иноземных купцов и удивлялся сам, поминутно цокая языком. А отдыхал урывками, при свете белой ночи спал плохо.

Лефорт старался вовсю, вертясь среди англичан и голландцев. Думный дьяк Виниус, большого ума человек, собирал и копил жалобы. Алексашка Меньшиков тоже времени не терял, и пьяный синклит отправился в аустерию.

Много ели, много танцевали, еще больше пили. Под конец подали глиняные кружки с черным, как деготь, горячим питьем. Петр попробовал, невкусно, горько, плюнул на пол. Хозяин аустерии лично насыпал в цареву кружку серебряную ложку мелко дробленого сахару. Стало лучше. «Мин херц, велите молока подать», – прошептал вездесущий Алексашка. – «Ей-ей, вкуснее будет!».

Вместо молока пришла то ли дочь хозяина, то ли жена, в розовом платье с бантами, взяла Петрову кружку, отпила чуть, поставила на край. Через глубокий вырез вывалила сперва одну толстую грудь, затем другую. Глаза Петра, и без того выкаченные, полезли на лоб. Что-то будет? А она погладила одну грудь, затем другую, крепко помяла (рука Петра полезла а голландские, до колен, штаны), затем поцеловала длинные соски, тоже по очереди, и сжала правую двумя руками. Тонкая струйка женского молока, звеня о края, ударила в кружку и мимо тоже. Вот так молоко! Затем повторила тоже с другой грудью, и кружка наполнилась. Затем неторопливо заправила груди за корсаж, сделала книксен и степенно удалилась, покачивая бедрами, как корабль на волне. Петр отпил светло-коричневого. И, правда, лучше!

Вскоре Емельяну Свежеву нашлась работа. Под вечер потешные привели донельзя изорванного, всего в крови, лохматого мужика. Алешка Бровкин, уже старший бомбардир, но все еще с барабаном, доложил:

- Государь, крестьяне насильника поймали. Сколько девок перепортил, не счесть, мы еле отбили. Выходил из лесу, сильничал и уходил снова.

- Зря отбили! – сказал Петр, нахмуриваясь. – Придется судить и наказать примерно. Емельку сюда!

Привели Емельяна Свежева. Тот, слушая царев горячий шепот, кивал лошадиным равнодушным лицом. Только и услышали все, как Емелька сказал: «Жаль, дыбы нет». А царь ответил: «Так». И все.

Петр жестом позвал насильника. Того подвели, держа сильно за руки.

- Что же, братец, – дернув усом, сказал царь. – Как воровал, так и накажем. Емелька, приступай!

Тот, кивнув Петру, подошел к мужику, оглядел с головы до разбитых лаптей. Вор побледнел лицом и затрясся всем телом. Емелька сунул палец за ворот и одним движением разорвал холщовую рубаху до пупа. затем тем же манером сорвал порты. «Срамно, государь! Не надо!», – закричал мужик. Но Емельян уже оглядел длинный, почти до колена, член и ощупал крупные, каждое с кулак, яйца. Затем велел принести две доски, а мужика – крепче связать и положить на траву. Долго пристраивал волосатую мошонку между досками, а затем с силой надавил. Как насильник кричал, слышали и деревенские мужики и портовые купцы-иноземцы. И те и другие вскорости прибежали в большой тревоге. Царь лично осмотрел мошонку пытуемого, потрогал плоские, яйца и коротко сказал: «Еще!». От криков и стонов зрители ежились, а две дамы-иностранки лишились чувств. Мошонка мужика раздулась от крови, превратившись в глянцевито блестевший под закатным солнцем шар, а Емелька перешел к следующей пытке. Он перевязал у основания член насильника тонкой веревкой, а когда тот надулся и побагровел, принялся дрочить его у обеспамятевшего мужика, пока к небу не ударил кровавый фонтан. Затем Свежев перекинул через толстую ветку ближайшего дерева веревку и сделал петлю, которую накинул на вялый член насильника. Принялся тянуть, закрепил веревку, и мужик повис на члене, и висел, пока не оторвался, и из лобка не ударил кровяной фонтан. Пытуемый уже не мог кричать, но только хрипел, закатывая глаза. Потом Емелька вытащил из петли, мокрой от крови, член и отбросил его в пыль. Приладил петлю к мошонке и снова потянул. Тонкая кожа оторвалась быстро, и раздавленные яйца – тоже. Мужик еще дышал, когда Петр велел Алексашке: «Пристрели его». Грянул пистолетный выстрел, и толпа начала расходиться...

Ночью прибежала хромая собака и, давясь и глотая, сожрала мошонку и плоские, в блин, яйца. Затем ухватила член в пасть и понесла щенкам...