Бремя любви. Часть 9

Игорь, думая об Андрее, сам не замечает, как проваливается в сон – и спустя мгновение он уже крепко спит, как спят, укрывшись одеялами, все остальные стриженые пацаны – будущие солдаты, вымотанные бесконечно длинным днём начала своей службы... после отбоя прошло уже около часа, и парни в казарме спят все, как один, включая стоящего у тумбочки дневального, который хотя и не спит в буквальном смысле слова, но тоже то и дело закрывает глаза, проваливаясь в мучительную полудрёму; спят, растворившись в полумраке дежурного света среди будущих бойцов, их сержанты – наставники – командиры отделений, такие же точно парни, утратившие во сне всю свою силу – власть над телами и душами других; и только Артём, одиноко сидящий в канцелярии за обшарпанным столом, неизвестно зачем читает взятую в библиотеке "Исповедь" Руссо, – в приоткрытые окна зябко дышит весенней свежестью майская ночь, а в это самое время в каптёрке совершенно другой роты – в другом здании другой казармы – голый парень, тяжело дыша, блестя капельками выступившего на лбу пота, рывком выдёргивает из жаркого ануса другого парня, тоже голого, лежащего на спине с поднятыми вверх ногами, свой буро блестящий крупный член, и, тут же потянувшись за полотенцем, чтоб член обтереть – вытереть, валится на спину, еле слышно – удовлетворённо – выдыхая:

– Ох, бля... кайф какой! И что я без тебя на гражданке делать буду?

– Баб будешь ебать, – тихо отозвался тот, что лежит на спине. – Дай полотенце...

Максим, тщательно вытерев член, протягивает полотенце Андрею, и Андрей, по – прежнему прижимая колени запрокинутых вверх ног к плечам, несколько раз проводит концом полотенца между распахнутыми ягодицами, вытирая только что оттраханное очко; затем, пружинисто подбрасывая тело вверх, он рывком встаёт на матрасе на колени и, положив полотенце рядом, тянется за тюбиком с вазелином.

– Баб – это само собой... куда ж они, щелки шелковые, от нас денутся? Ну, а если... – Максим, лёжа на спине, снизу вверх смотрит на Андрея, стоящего перед ним на коленях с напряженно вздёрнутым – хищно торчащим – членом, – если вдруг мне захочется с пацаном, и – что тогда?

– С пацаном будешь ебаться, – ровным, ничего не выражающим голосом отозвался Андрей, выдавливая из тюбика на обнаженную – сочно залупившуюся – головку своего члена вазелин. – Макс, смотри: до дембеля нам не хватит – нужно будет ещё один тюбик прикупить... последний...

– С пацаном... как, однако, у тебя всё просто! – словно не слыша про вазелин, Максим недовольно хмыкает, явно неудовлетворённый таким однозначным ответом.

– А чего, бля, здесь сложного? – Андрей вскидывает на лежащего перед ним Максима вопрошающий взгляд. – Вжик – вжик – и опять мужик... делов, бля! Было бы взаимное желание – было б с кем...

– Это здесь, Андрюха... это в части, пока мы служим, всё это и понятно, и оправдано... вжик – вжик, и опять мужик. А на гражданке?

– А какая разница?

– Такая! Вообрази: вокруг море баб, а тебе, бля... тебе хочется с пацаном – на пацанчика тянет... – Максим, лёжа на спине, вопросительно смотрит на Андрея снизу вверх. – Так ведь можно, наверное, голубым стать?

– Ты же сам... – Андрей, машинально смещая на члене крайнюю плоть – приводя свой член в полную боевую готовность, смотрит на Максима с едва скрываемой иронией, – ты сам мне вечером говорил, что если мальчику на роду написано не быть девочкой, то мальчик останется мальчиком, даже если с другими мальчиками трахаться он будет и задом, и передом... или, может, Макс, ты в себе не уверен?

– Бля! Я тебе говорю про гражданку... здесь – это здесь! А на гражданке, бля... если там вдруг потянет на пацана, то это там, на гражданке, будет голубизной или нет... вот я про что говорю!

Андрей, глядя на Максима, хочет в ответ покуражиться – хочет "успокоить" Максима, сказать ему, что он, Максим, после полутора лет регулярного траха и так уже по уши голубой... и по уши, и даже – с ушами, но видя, что Максим смотрит на него без всякого подвоха, вместо смеха отозвался в ответ встречным вопросом:

– А ты что – боишься стать голубым?

– Я? – Максим усмехается. – Лично я этого не боюсь, но у меня есть мама, есть папа, есть старшая сестра, и все они вряд ли обрадуются, если узнают, что их сыну и брату нравятся, помимо баб, пацаны...

– Так и здесь, между прочим, мы с тобой тоже находимся не на острове, затерянном в океане: вокруг пацаны, и ещё есть взводный, есть ротный, есть старшина, есть всякие – прочие люди в форме, и – никто ничего не знает. Ни о тебе, ни обо мне... полтора года про

кайфовали в своё удовольствие, и никто об этом ни сном ни духом... так ведь?

– Ну, так.

– А если так, то почему на гражданке твои папа – мама должны знать о том, что ты будешь трахаться с пацанами? Если, конечно, будешь... это во – первых. Теперь во – вторых... что значит – "стать голубым"? Ты или голубой, или нет: либо трах с пацанами для тебя единственно возможная форма реализации сексуального желания, либо – приятное дополнение к траху с бабами, если иметь в виду гражданку, где, как ты говоришь, баб море... одно другому не помеха! И потом: есть нормальная однополая любовь, а есть – не менее нормальное однополое поведение, обусловленное... да чем угодно обусловленное! Желанием разнообразия, количеством выпитой водки, банальным любопытством... однополый секс ничем не хуже секса разнополого, и если вдруг тебя, как ты сейчас сказал, на пацана потянет – с пацаном захочется, то знать обо всём этом папе – маме будет совершенно не обязательно. Лично я об этом так думаю...

– Ну – да, – отзывается Максим. – Наверное, так... складно ты всё объясняешь. А ты сам, Андрюха... ты как – будешь с пацанами на гражданке трахаться? Или, может, как уйдёшь на дембель – так с этим делом напрочь завяжешь? – Максим смотрит на Андрея все так же вопросительно, и во взгляде Максима по – прежнему нет никакого подвоха; Максим смотрит на Андрея так, словно ждёт от Андрея окончательного – всё объясняющего – откровения.

– Откуда я знаю, что там, на гражданке, будет... – отзывается Андрей, указательным пальцем размазывая по головке своего напряженно вздыбленного члена вазелин. – Может, буду, а может, не буду... давай, бля, поворачивайся – становись задом! Мы ещё не на гражданке – мы в армии, Макс, и я в очко тебя... по – армейски, бля, по – военному – в очко рачком! Давай...

– Извращенец... самый настоящий извращенец! – с деланным возмущением едва слышно бормочет Макс, так что кажется, что он это шепчет исключительно для себя самого, изумляясь и возмущаясь одновременно. – Все его боевые товарищи, включая отцов – командиров, думают, что он – образцовый сержант, отличник боевой и строевой подготовки... а он – "в очко"! И кого? Лучшего друга! Как так можно... не понимаю! Никакого, бля, уважения – ни к морали, ни к этике, ни к эстетике...

– Здесь ты, Макс, ошибаешься. К эстетике моё уважение неоспоримо... в смысле фактуры ты очень даже ничего... и на рожу прилично смотришься, и фигура у тебя, у лучшего друга, вполне сексопильная, и попец у тебя... – Андрей, глядя на Максима, цокает языком, – попец у тебя очень даже ничего... аппетитный попец! Так что в смысле эстетики – всё в порядке. Уважение к эстетике – налицо... вот оно – колом стоит!

– Ну, спасибо тебе – за столь сомнительные комплементы. Мелочь, а приятно... – Макс, лёжа на спине, снизу вверх смотрит на Андрея смеющимися глазами.

– Пожалуйста, – отзывается Андрей. – А что касается моих боевых товарищей, то все мои боевые товарищи, не исключая отцов – командиров, думают совершенно правильно – одно другому не помеха, и только злобные тупые извращенцы могут кричать, что взаимоприемлемый однополый секс является признаком извращения, несовместимого с обликом образцового сержанта, отличника боевой и строевой подготовки... из чего, Макс, следует, что извращенцы не мы, а извращенцы те, кто, запутавшись в собственных комплексах, своё либидо сублимирует в говённую гомофобию... давай, бля!

В последних двух словах, выдыхаемых Андреем коротко и энергично, звучит молодое, жаром пышущее нетерпение, и Максим, послушно перевернувшись на живот, так же послушно подаёт свой корпус назад, становясь на колени, – голый зад Максима задирается вверх, отчего ягодицы его, матово белеющие в лунном свете, тут же расходятся, широко разъезжаются в стороны, открывая доступ к сжатому очку, обрамлённому колечками влажных от пота черных волос... на коленях перемещаясь по матрасу, Андрей оказывается сзади Максима – аккурат против ждущего, нервно сокращающегося в своей готовности стиснутого входа, – член Андрея – тоже крупный, длинный и толстый, хищно залупившийся – несгибаемо вздёрнут вверх, и Андрей, одной рукой придерживая стоящего раком Макса за бедро, другой рукой направляет стояк обнаженной блестящей головкой в туго стиснутую, но вполне эластичную – при нажиме послушно податливую – дырочку, – Максим, выставив зад, стоит на коленях, готовый отдаться в очередной раз, и Андрею, приставившему смазанную вазелином головку члена к сжатым мышцам сфинктера, остаётся лишь нажать – надавить, в очередной раз проникая в обволакивающий, жаром опаляющий вход горячего тела, что Андрей, держа друга Макса за бёдра, тут же делает...