Богиня плодородия
Двойня орала, как целый вольер голодных обезьян.
Растерянная мамочка, озираясь по сторонам, пыталась их укачать. Это было жалкое зрелище.
Роман наблюдал за ней, потом сказал:
- Мертвому припарки. Жрать хотят.
- Я знаю, - виновато отозвалась мамочка. - Но где мне их кормить?
- Да прямо здесь!
- Но... Я их грудью кормлю, а... Домой не могу попасть, мамы дома нет, и ключи уволокла... и без нее я никогда не... Их же двое, - развела она руками, оправдываясь за то, что их так много.
- Если стесняешься, пойдем вон туда! Там уж точно никто не увидит. Пойдем, я помогу, - Роман решительно встал.
Они и так были в глубине парка, но он вел ее к самой дальней и темной аллее. Мамочка неуверенно шла за ним, на ходу укачивая орущую коляску.
Она являла собой неописуемое сочетание детскости и матерости, от которой у Романа скребло в яйцах. Лицо у нее было совсем девчачье, с ямочками и взглядом растерянного ребенка, которого вдруг вселили в чужую жизнь и чужое тело. Новые обязанности превратили его в закрома для орущей двойни: футболку распирали увесистые, как у матерой бабы, дыньки, набухшие молоком, бедра раздались вширь, руки-ноги запухлели, как у красавиц Кустодиева...
- Вот тут давай, - распорядился Роман, подводя ее к скамейке в конце аллеи. Рядом, на столбе, висело объявление: «Внимание! Разыскивается... - Хотя нет. Давай воооон там...
- А... а... я стесняяяяюсь! - совсем по-детски заскулила мамочка, закрыв лицо руками.
- Так! Малые у нее голодные, а она стесняется! Когда тебе в роддоме в пизду глядели, как они оттуда вылазят, ты тоже стеснялась? - гремел Роман, как пророк, подталкивая ее к скамейке. Греметь приходилось изо всех сил, чтобы перекричать двойню. - Давай, а то у меня ща мозги лопнут...
Она изумленно глядела на Романа. Потом села на скамейку, робко взялась за край футболки и задрала его выше пупка.
Роман шагнул к ней и решительно рванул футболку кверху. Мамочка ахнула, и на свет Божий выплюхнулись две наливные сиси, каждая размером с ее голову.
- Руки подними, - приказал Роман.
Через секунду она была голой по пояс. Роман сглотнул, глядя на припухшие соски. Мамочка взяла один орущий сверток и стала неуклюже прикладывать его к груди. Второй продолжал орать.
- Ты что? Обоих! Давай сразу обоих! - закричал Роман.
- А как?
- Как, как! Сисек-то у тебя сколько? Ща помогу...
Он уложил оба свертка мамочке на руки, приладил их к соскам - и через пару минут свертки дружно чмокали, впиваясь в пухлые сметанные шары. Вой прекратился.
Мамочка, застыв, чтобы ничего не испортить, удивленно смотрела то на них, то на Романа.
- Уфф, - сказал тот. - Аж уши заложило.
- А я привыкла, - сказала мамочка.
В ее голосе тоже слышалась густая, грудная женственность, проступавшая откуда-то из глубины. Сейчас, когда двойня занялась делом, это было очень заметно. - Они почти все время кричат. Одного накормлю - другой кушать просит. Я не знала, что можно вот так, двоих сразу... Спасибо вам...
Двойня чавкала, и на личике у мамы проступала гордая улыбка, как у девочки, которой поручили взрослое ответственное дело. По животу у нее текло молоко, затекая в пупок.
- А муж где? - спросил Роман.
- Где-то, - отвернувшись, ответила мама. Улыбка слегка потухла.
- Ясно. Эх ты, богиня плодородия!... Сколько им уже?
- Пять месяцев.
- А тебе?
- Позавчера восемнадцать было...
- Ого! Ну, с днюхой тогда!
- Спасибо...
Мимо проходили редкие прохожие, и гологрудая мама отчаянно розовела, выворачивая от них шею, как гусыня. Роман смотрел на нее, стоя рядом, потом подсел на лавку.
- Уснули, - шепотом сказал он.
- Почти, - так же отозвалась она. - Если не выкормить - скоро проснутся.
Но свертки чавкали медитативно, в блаженном трансе сытости, и вскоре розовые рты, блестящие от молока, отвалились о
т сосков.
- Давай их в резиденцию, - прошептал Роман. - Давай помогу!
Двигаясь, как в замедленной съемке, они переправили свертки в «резиденцию», и полуголая мама стала вытирать платком молоко с живота и грудей:
- Течет и течет, как из коровы, - пожаловалась она. - Нацедила уже полный морозильник...
- Тебя давно уже не ебли, да? - вдруг спросил Роман.
Мамочка изумленно смотрела на него.
- Чего смотришь? Давно уже, говорю, не ебалась. Да? А хочешь ведь. Ой как хочешь!..
- Нет... - лепетала та, отползая от Романа на край скамейки. Но он, вместо того, чтобы облапить ее, вдруг наклонился и взял в рот сосок.
- Так они делали? Да? - спросил он, всосав теплый комочек. Мамочка пыталась вывернуться, но быстро прекратила и закрыла глаза. Роман сосал ее, причмокивая, как двойня, и месил рукой вторую грудь. Оттуда, как из пульверизатора, брызгало молоко.
- Прекратите... Что вы де... - бормотали пухлые губы.
- А бедрышки танцуют. Ебаться хотят, - сказал Роман, когда мамочка стала откровенно стонать. - А ну-ка...
Без разговоров расстегнув ей джинсы, он рывком приподнял мамочку с лавки и стянул с ее бедер все, что на них было.
- Ноги подними!..
- Что вы де... Тут же люди... Парк... - хныкала голая мамочка, не сопротивляясь. Она была пухлая, свежая и розовая, как безе. Между ног чернела колючая шерсть, когда-то бритая и отросшая заново.
- Заткнись! А ну-ка...
Затащив ее за скамейку, Роман приказал:
- Раком!
Мамочка повиновалась, закрыв глаза. Розовая попа отклячилась, Роману подставилось влажное веретено. Крякая и причмокивая, тот щупал его (оттуда прямо-таки брызгало клейким соком, как из сосков), потом добыл агрегат - и сразу засадил по самые яйца. Мамочка задергалась и запищала.
- Ты вся отовсюду течешь. Девочка-фонтан, - рычал он, наседая на розовую попу. Яйца с чавканьем и хлюпаньем колотились о мокрое. - Хорошо тебе? А?
- Даааа... - донесся грудной стон. - Ааа... Ааааа...
Он еб ее деловито, без лишних эмоций, как опытный кот, а она хныкала, извивалась в его крепких руках, рыла макушкой траву, билась и маялась, будто хотела убежать от ебущего хера. Потом вдруг кончила с ревом и хрипом, обмочив Роману штаны.
Тот уже заправил агрегат обратно в футляр, а она все дергалась по инерции, смакуя каждый отголосок своего густого, стыдного телесного счастья. Потом повалилась в траву.
Роман так же деловито гладил ее по бокам и бедрам, примостившись рядом. Мамочка всхлипывала.
Вдруг нагнувшись, он поцеловал ее в нос. Потом небрежно сказал:
- Теперь третьего родишь.
На мамочкином лице горела неописуемая улыбка блаженства и горечи.
- Чего ж он бросил-то тебя, такую вкусную? - спросил он. - Я бы ставил и ставил тебя раком, ставил и ставил... с утра до ночи... и целовал бы...
Мамочка молчала. Потом сказала:
- Темнеет.
- Ага...
- Надо отсюда выбираться. Тут насильник, знаете?... Три случая уже.
- Ну да. Поэтому ближе к вечеру и надо поторчать тут, в закутке. Авось заинтересуется?... Шутка юмора.
Они помолчали. Потом мамочка со стоном поднялась:
- Надо идти. Кормить... режим и все такое, - бормотала она, не попадая ногами в трусы. - Спасибо вам! И... извините...
- Дык как ты их кормить будешь-то сама? Тут сноровка нужна, - засуетился Роман. - И вообще... темно уже. Сама сказала - насильник. Проводить надо. Тебя как зовут-то?
- Юлей.
- Вау! А меня Романом. Ну сама посуди: может Ромео бросить свою Джульетту? А? - допытывался Роман, помогая ей одеться. - Ну вот... А то вдруг насильник...
Они говорили полушепотом, чтобы не разбудить спящих близнецов. Кое-как нахлобучив на Юлю ее тряпки, Роман повел ее по аллее, обняв одной рукой за талию, а другой толкая коляску.
Неведомо откуда взявшийся ветер сорвал со столба объявление и понес прочь, будто в нем уже не было нужды.