Русская любовь (записки отечественной проститутки). Часть 36

Мы действительно выглядели в тот момент пошлыми дураками, которые повели себя как дети. Нам ничего не оставалось, как снова потушить свет, заняться собой и в то же время серьезно подумать, а не последовать ли нам ее примеру в расчете на взаимность. Все девчонки давно втайне мечтали о знакомстве своего клитора не только с пальчиком собственным и мальчика. Это мне к тому времени уже повезло, а они только грезили о язычке...

Что касается Юрки, то с той показушной демонстрации своих отношений с Иркой он стал мне глубоко неприятен. Еще Михаил Светлов, автор "Гренады", которую мы проходили по программе, сказал как – то: "Порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия". Юрка торжествовал...

Ирка облила нас заслуженным презрением, а Юрке, хотя Глеб и потушил тогда свет, она все равно не дала кончить и так проучила за предательство.

С тех пор она перестала с ним вообще разговаривать, да и все ребята относились к нему уже по – другому. Он пал в глазах у всех. Мы не могли простить себе, что попались на его гнусную шутку.

Произошла вся эта история спустя почти год после того, как учитель предложил мне свою дружбу. И вот теперь он попросил дать ему возможность доставить мне наслаждение. Я снова ничего не ответила, и он понял это, как знак согласия с моей стороны.

– Ты даже представить себе не можешь, как тебе будет хорошо, – шептал он, хотя в квартире мы были только двое и услышать нас никто не мог.

Одну руку он положил мне на бедро, а другой поглаживал колени и ляжки. По моему телу разливалась приятная, доселе неведомая мне теплота. Сердце сладко замирало, и хотелось, чтобы это продолжалось и продолжалось, а рука проникала все дальше и дальше под юбку. В то же время я машинально положила собственную руку на то место, где находится лобок, как бы пытаясь прикрыть его. В памяти неожиданно всплыли строки из тургеневского стихотворения: "Как свежий белый ландыш под кустом стыдливо заслоняется листом".

Теперь, когда я, уже зрелая женщина, достаточно поднаторевшая и опытная, вспоминая обо всем этом, про себя улыбаюсь, а тогда... От необычного прикосновения мне сперва было просто очень приятно. Ощущение напоминало легкое щекотание. От него определенное место заполняла неведомая мне дотоле приятная теплота, и она постепенно разливалась оттуда волнами по всему телу...

Представьте себе мое состояние. Я – школьница, девчонка из добропорядочной интеллигентной семьи, воспитанная в строгих правилах, а в школе на романах русских классиков с их высоконравственными героинями, на возвышенной поэзии Пушкина, Лермонтова, Блока, целомудренная, скромная, застенчивая и пугливая. И вдруг мужчина предложил мне раздеться перед ним и дать ему прикоснуться к моему телу...

Первым моим порывом было тотчас уйти, и я поднялась. Я стояла, замерев от страха, плотно сжав ноги, испытывая жуткую стеснительность. Я помыслить до сих пор даже не могла о том, что смогу показать себя в таком виде. То, что слышали от подруг, было каким – то отвлеченным. Хотя и разжигало любопытство, смешанное со стыдливостью, но все же и самой хоте¬лось все наконец изведать тоже.

И вот теперь такая возможность неожиданно представилась, и к тому же очень удобная, не сопряженная с неудобствами и опасностью, потому что в учителе я видела своего человека и доверяла ему. И я согласилась, вернее, не стала возражать. Молчание, как известно – знак согласия.

Учитель осторожно раздевал меня и для убедительности ссылался на авторитет Бальмонта, советовал "не бояться своей наготы... ", показать себя мужчине обнаженной. Как пишет В. Жуковский:

Доселе

Ни тайный месяц, ни яркий солнца луч

До моего не прикасался тела...

Я испытывала жуткую стеснительность. Ведь до сих пор еще ни один мужчина не видел меня совершенно голой, но уж очень привлекало неведомое и загадочное. Мальчишки если и лезли рукой, то делали это "вслепую" и "втемную". Но по мере того как учитель нежно и неторопливо ласкал меня, нежно касаясь губами и языком моего тела, скованность постепенно стала проходить.

Моей недавней застенчивости как не бывало. Я сама стала торопливо помогать раздевать меня до конца. Вот уже снята кофточка, сброшен лифчик...

Одежда жаркая все ниже опускалась,

И молодая грудь все больше обнажалась,

И страстные глаза, слезой упоены,

Вращались медленно, желания полны...

Так писал Фет. Тогда было другое поколение и другие взгляды и нормы. В моих глазах слез не было. Мною двигало любопытство и любознательность, желание не отставать от сверстников. Я стояла перед учителем почти совсем обнаженная, а он осыпал мое туловище градом страстных поцелуев, которые, казалось, пронзают меня.

– У меня такое чувство, будто стою в классе у доски. Только вместо доски – зеркала, – пошутила я, постепенно приходя в себя. Учитель спустил с меня штанишки. Единственное, что еще оставалось на мне, и я вышла из них, как Афродита из пены морской, готовая теперь уже ко всему. По словам Фета:

Вся дрожью легкою объята и пуглива,

Предстала перед ним во всей своей красе.

Когда вспоминаю даже сейчас, спустя много лет, те блаженные минуты, па память приходят лермонтовские стихи. Он описывает состояние во время любовного свидания, и оно очень похоже на то, что происходило тогда со мной у учителя:

Я с женщиною делаю условье

Пред тем, чтобы насытить страсть свою.

Всего важней, во – первых, мне здоровье,

А, во – вторых, я мешкать не люблю;

Так поступал Парни питомец нежный:

Он снял сюртук, сел на постель небрежно,

Поцеловал, лукаво посмотрел –

И тотчас раздеваться мне велел.

Это, конечно, описано с долей юмора, а тогда для меня все было предельно серьезно, да и для учителя, наверняка, тоже. Начал он с плеч и груди и спускался все ниже и ниже. От прикосновения его языка к паху по мне пробежал трепет. Тело, испытывающее наслаждение, требовало его нарастания, само теперь тянулось ему навстречу...

Я вся размякла и была не в силах стоять. Хотелось быстрее лечь и раздвинуть ноги. Учитель взял меня за руку и повел в другую комнату, которая была их спальней. В каких – то стихах мое внимание привлекла необычная рифма, и они запомнились:

Сначала смущена была

И от стыдливости зарделась,

Потом решительно разделась

И на постель сама легла.

Никак противиться не стала

Прикосновеньям языка

И ноги приподняв слегка,

Одновременно разметала.

Были ли они точно такими, утверждать не берусь, но за смысл ручаюсь, а то, что они принадлежали женщине, говорит само за себя. Поэтому автора не называю.

Раньше я никогда не бывала в этой комнате и хотя была возбуждена, вся сосредоточена на новом ощущении, тем не менее обратила внимание на три больших зеркала. Одно было на стене вдоль кровати, другое – в ногах, а третье – на потолке над кроватью.

Я лежала на ней и видела себя со всех сторон. Это было очень интересно. Так получается, когда сидишь перед трюмо, но здесь все было по – другому, потому что я лежала и была голой. Я видела себя в нем сразу как бы в трех ракурсах. Нам, женщинам, нравится такая возможность лицезреть самих себя. Даже самая последняя дурнушка непременно влюблена в свою внешность и при каждом удобном случае любуется собой.

До сих пор я. как пишет Лермонтов, "под сорочкой лишь немножко прятала свой талисман", а теперь вдруг увидела не только свое раскрасневшееся от волнения и возбуждения лицо и горящие глаза, а всю себя, и к тому же почти обнаженную, да еще неистово ласкаемую мужчиной. Как ни странно, но мне казалось в те минуты, что это вовсе не я, а какая – то другая посторонняя девушка, и мне хотелось быть на ее месте. Такое мое состояние, конечно же, имел в виду Н. Гумилев, когда писал о другой женщине: "И меня совсем иною отражают зеркала". То, что я видела, возбуждало меня и вызывало жгучее любопытство. Стеснительности, которую испытывала до сих пор, как не бывало...

Когда потом мне попали в руки фотографии, которые считаются порнографией, и я ощутила на себе их возбуждающее воздействие, а также побывала в квартирах своих клиентов – интеллектуалов, у них в семейных спальнях, зазеркаленных со всех сторон, включая потолок, увидела там свое собственное отражение вкупе с ними, поняла, как ловко учитель воспользовался тем трюмо.

Он умышленно привел меня тогда в свою спальню. Знал, что увиденное в зеркалах распалит меня и поможет ему осуществить задуманное. Не мог же он, в самом деле, показать мне, своей ученице и девушке, порнографию, а тут вроде бы я была сама, да еще в такой ситуации,

какой себя еще никогда не видела. Опытные артисты тоже часто пользуются зеркалом, репетируют, играют перед ним (по примеру балетных классов) для самоконтроля. Прямо, как по Пушкину: "Свет мой, зеркальце, скажи!". И. В. Ильинский, рассказывая в одной из статей о своей сценической практике, называл это "зеркалить". Словом, расчет учителя оказался верным.

Когда говорят о порнографии, имеют обычно в виду что – то единое и однородное. Между тем, она бывает разная. В этом я имела возможность не раз убеждаться, когда иные клиенты знакомили меня со своим "материалом" в качестве предварительной подготовки и для самовозбуждения. Меня же, как, впрочем, и большинство женщин, порнография не возбуждает так же сильно, как мужчин, но по тому, какой именно интересуется тот или иной из них. можно судить о его наклонностях и пристрастиях.

Порнография бывает откровенно – циничная, предельно обнажающая тело и демонстрирующая половой акт. Развращающая, которая "знакомит" с различными формами интимной близости, вплоть до извращенных, даже преимущественно с такими, потому что во всем остальном нет новизны. И наконец, садистская, показывающая секс, связанный с садизмом, насилием и жестокостью. Именно такой, в частности, интересовался не кто иной, как Сталин.

У художника Готфрида Сибена, который в свое время совершил путешествие по России, Кавказу и Балканам, есть цикл гравюр под общим названием "Балканские ужасы". Он состоит из картин, на которых воспроизведены во всех подробностях, что называется, со смаком, изнасилования турками болгарских женщин.

Так вот Сталин через своего помощника дал указание нашему послу в, Чехословакии собирать эти рисунки, и они пересылались Сталину. Из всей порнографии он отдал предпочтение той, которая связана не просто с сексом в его обычной форме, а с жестокостью, унижением женщины, кровавым насилием над ее телом. Можно ли после этого удивляться трагическому финалу его супружеских отношений с Надеждой Аллилуевой?

К мужчинам, питающим слабость к порнографии, я отношусь с большой настороженностью и даже предубеждением. Считаю, что обращаясь к проститутке и пытаясь с помощью такого зрительного ряда ее просвещать, он в какой – то мере обижает. Одному я так впрямую и высказалась:

– Уберите и оставьте для себя. Меня образовывать не надо. Я дипломированный специалист.

По мере того, как учитель нежно и неторопливо ласкал меня, слегка касаясь губами и языком моего обнаженного тела, скованность постепенно стала проходить. Начал он с шеи, ключиц и груди. Его влажные губы скользили по животу, спускались все ниже и ниже по туловищу и приближались постепенно к лобку. Он целовал ноги, спину и бедра. Ласкал так изобретательно и утонченно (это я потом уже поняла, обретя известный опыт), что я задыхалась от восторга. Обцеловывал буквально всю – всю. "Я вся неистово пылала, и грудь, волнуясь, поцелуй звала", – как рассказывает героиня одного из поэтов.

С каждой минутой сладостное ощущение становилось все острее и желанней. Хотелось умолять учителя, чтобы он продолжал еще и еще, но сдерживала стеснительность. Меня охватило неведомое доселе приятное, ни с чем не сравнимое ощущение, которое я назвала бы предчувствием блаженства. Учитель стоял на коленях и терся лицом о мое туловище. Одновременно нежно поглаживал мою попку, к которой еще никогда не прикасалась мужская рука.

– Ложись. Так будет лучше, – сказал учитель и, взяв за руку, подвел к постели. Он присел на корточки, и я почувствовала, как его горячий и влажный язык пробежал по моему паху, вызвав трепет во всем теле. Ноги у меня буквально подкосились, и я рухнула на постель.

Я лежала, замерев, и время от времени вздрагивала от наслаждения, когда он касался языком некоторых мест, оказавшихся почему – то особенно чувствительными, о чем я прежде даже не подозревала. Вот он повертел языком в пупке. Потом провел им по паху, то справа, то слева. Один раз, другой. Тело, испытывавшее незнакомое доселе наслаждение, требовало его нарастания и само открывалось навстречу его ласкам.

Я действительно испытывала необыкновенное наслаждение, которое он мне обещал и которое было мне доселе неведомо. Мгновениями мне казалось, что лучше этого быть уже не может, но учитель, находя все новые и новые точки, продолжав дарить сказочное наслаждение. Он не обманул меня. Вдруг ноги мои сами собой непроизвольно раскинулись в стороны.

Едва он прикоснулся языком к тому месту на лобке где губы смыкаются, как ноги мои совсем разлетелись в стороны и дорога внутрь меня ему открылась. Наступил вожделенный момент – предел всех моих девичьих грез, связанных, правда не с учителем. Я оказалась помимо моей воли распахнутой буквально настежь. Губы и язык учителя бегали по всему моему телу, и оно теперь уже не принадлежало мне.

Учитель расположился между ног и стал лизать мою розовую раскрывшуюся и повлажневшую расщелину. Я лежала перед ним вся распахнутая с приподнятыми ногами, а он, раздвинув пальцами губки, то нежными, то пылкими поцелуями касался и ласкал мою вульву. Давал мне почувствовать свой юркий и неутомимый изобретательный язык, который в обычное время я видела в школе на уроках, когда он увлекательно рассказывал нам о творчестве русских классиков.

Теперь каждое его прикосновение к губкам – лепесткам и клитору – пестику отдавалось во всем моем теле, разливалось по не¬му горячей волной. Старательно и долго он лизал и сосал клитор, пока тот не стал большим и упругим. А когда прикоснулся к нему зубами, я вдруг почувствовала, что тело мое как – то странно напряглось, а затем меня будто ударило током и обдало жаром.

Я наконец кончила, содрогаясь всем своим девичьим телом. Было такое чувство, что возношусь к небесам. Спустя какое – то время неведомое доселе ощущение стало постепенно слабеть, и я вся размякла. Прежде даже представить себе не могла, что можно испытывать такое сильное наслаждение. И теперь ничуть не жалела, что согласилась на предложение учителя

И так было с тех пор каждый раз. Сперва я принимала такое отношение учителя за бережное и нежелание неприятностей, а в дальнейшем поняла, какая рациональная роль мне отводится в его семейных отношениях. Меня ловко использовали в качестве допинга в брачном сексе. Наслаждение оральными ласками меня тоже вполне устраивало. Мое тело захлестывали волны наслаждения.

Они накатывались одна за другой, а сама я словно воплощалась в клитор и стояла им на его языке, как на серпике. Неслась по морю сладострастия, пока меня не подхватывал девятый вал оргазма. Долго потом еще мне казалось что ничего более приятного уже быть не может, но, как сейчас принято говорить вслед за "отцом перестройки", уважаемым Михаилом Сергеевичем, процесс пошел, и оказалось, что прекрасному предела нет. О чем и оповещаю всех начинающих Чтобы в случае первых неудач не падали духом и мужались. .

А с того дня у меня как бы началась по существу вторая жизнь.

Прелюдия нулевого цикла

Самое удивительное заключалось в том, что все происходившее я воспринимала еще и через отражение в зеркалах. Смотрела на себя и на учителя с интересом и любопытством, как на каких – то других людей, воспринимала нас отстранение, и это возбуждало меня еще больше. Тогда я впервые ощутила на себе зеркальный допинг, но секрет его стимулирующего воздействия в сексе разгадала впоследствии уже при других обстоятельствах и в других ситуациях. В полной мере поняла, какую роль могут играть зеркала в сексе, когда увидела себя уже во время своих настоящих сношений. Зеркала помогают в совершенствовании сексуальной техники.

Меня всегда "заводит" отражение собственного тела. А мужчину, как я понимаю, вдохновляет вид его вставшего члена и возможность следить за каждым своим движением. Зрелище любой сцены, создаваемой фантазией партнеров, их действий не может не возбуждать. Вы как бы участвуете в этом одновременно и как актеры, и как зрители.

А тогда в спальне учителя меня особенно волновало отражение в зеркале на потолке, в котором видела себя распростер¬той с раскинутыми широко ногами, а между них – голову учителя по литературе. Это была я и не я. "Меня совсем иною отражали зеркала", – пишет Бальмонт. Тогда я поняла, почему он считал, что "самое высшее счастье – смотреть". Я воспринимала себя отстраненно, и это помогало мне корректировать свои движения и позы, чтобы учителю было удобнее, а мне приятнее.

Так что никак не могу согласиться с Андреем Вознесенским, который в одном из своих "стихов" о пути, ведущем к храму, пишет:

Когда Венерой перед зеркалом

Сидишь – все остальное нонсенс.

Ты – – сексуальная реакционерка,

Ты против новшеств.